— А дядя мисс Макгрегор здесь?

— Нет, сэр. Мастер Йен сопровождает дам.

— И вы действительно не имеете представления, куда они приглашены?

— Прошу прощения, сэр, — с достоинством ответил дворецкий, — я не могу знать подобные вещи. Можно бы, разумеется, узнать у секретаря ее светлости, но ему дали выходные, пока герцогини нет в городе, так что он тоже отлучился.

Это по крайней мере звучало правдоподобно, так что Линкольн кивнул и удалился. В любом случае ничего не оставалось делать, кроме как ждать обещанного приглашения, которое Мелисса обещала для него добыть.

Но он так и не дождался. Речь шла о четырех днях, и хотя другие приглашения, в самые лучшие дома, сыпались дождем, герцогиня Ротстон и ее гостья не вернулись к концу недели. А дворецкий каждый раз, когда его допрашивали, что происходило ежедневно, неизменно твердил, что не получал известий от хозяйки.

Линкольн был не настолько глуп, чтобы не понять: по какой‑то непонятной причине его намеренно избегают. Мелисса не желает его больше видеть, и тем более терпеть его ухаживания. Но почему бы попросту не сказать ему об этом и положить конец его страданиям? Вместо этого Линкольн продолжая безуспешно гадать, в чем его ошибка.

Неудивительно, что он стал искать утешения в выпивке, что позволяло хотя бы ненадолго забыться.

Неподалеку от его дома был кабачок, довольно приличный, который он часто посещал со старыми приятелями. Вчера он провел здесь весь вечер, пока знакомый кабатчик не закрыл заведение и не проводил его домой… по крайней мере Линкольн смутно помнил, что его кто‑то провожал, тем более что определенно нуждался в помощи. И к счастью, почти весь следующий день он проспал.

Но к вечеру снова вернулся. Кабатчик Патрик, или Пэтти, как его чаще называли, закатил глаза при виде посетителя, но все же без лишних просьб принес к его столу бутылку коньяка. Приятели вечно шутили над тем, что он, шотландец, предпочитал французский напиток.

Пэтти пытался вызвать Линкольна на откровенность вчерашней ночью, считая, что ему это будет полезно, но тот, пьянея, становился все более молчаливым. В конце концов, напиваться — дело серьезное и искусство немалое. А Линкольн надеялся, что после нескольких дней такой жизни он окончательно свалится. Вполне возможно. И к тому же ему еще предстоит найти жену…

В кабачке было яблоку негде упасть: все пять столиков были не просто заняты, а заполнены народом, и даже у стойки толпились люди. Линкольн не увидел знакомых лиц, что было к лучшему, так как сегодня ему было не до разговоров. Все молча напивались. Он последовал их примеру. И поскольку стоял спиной к двери, не заметил появления новых посетителей. Зато заметили другие и принялись поспешно освобождать места, предвидя неприятности со стороны большой компании гигантов с крайне недружелюбными физиономиями.

Линкольн краем глаза отметил возникшего слева долговязого парня, шумно усаживавшегося за стол. Как ни странно, он чем‑то напомнил Линкольну старшего братца Макферсона, не цветом волос, а именно чертами лица, хотя нужно признать, что воспоминания о банде невоспитанных злобных деревенских болванов были довольно туманными.

Должно быть, всему виной бренди. На него и так свалилось столько, что встреча с одним из них станет поистине последней каплей. Судьба не может быть настолько несправедлива!

— Да я и сам в жизни не распознал бы его! — раздался жизнерадостный голос.

Линкольн повернул голову направо. Этот был ему знаком. О дьявол!

— И я тоже. Еще бы, ведь уезжал он совсем еще мальчишкой!

Линкольну пришлось снова повернуть голову. У бара выстроились еще пятеро, не сводившие с него глаз. Мало того, шестой просто уселся на стойку, словно у себя дома! Бедняга Пэтти переминался с ноги на ногу, готовый улизнуть в заднюю комнату при первых признаках драки.

— Все равно никакого сходства, если не считать волос и глаз, а таких в Англии — тринадцать на дюжину!

Еще один оседлал единственный свободный стул за столом Линкольна. Трое других разместились за соседним. Исподволь оглядевшись, Линкольн обнаружил, что, кроме него и Пэтти, в зале остались только братья Макферсон.

— Ад и проклятие!

— И мы рады тебя видеть, Л инк, — ухмыльнулся один.

— Чтобы снова поколотить? — сухо осведомился Линкольн, перед тем как прикончить рюмку и тут же налить другую.

— Пока не начнешь размахивать кулаками, как раньше, мы и пальцем тебя не тронем, — пренебрежительно заверил новый голос.

— Чему я обязан несчастьем снова встретить вас?

— Мы хотим посоветовать тебе держаться подальше от нашей племянницы, — бросил кто‑то.

— Какой еще племянницы? — хмыкнул Линкольн. — Если таковая и имеется, мне искренне жаль ее, но поскольку до моего отъезда ни у одного из вас не было детей, все, кто родился позже, чересчур молоды для меня, и, кроме того, мне противно было бы иметь дело с любой вашей родственницей от одного сознания, что она принадлежит к клану Макферсонов.

— Это дочь нашей единственной сестры, той, что старше Йена Первого на год.

— Тогда у вас не было сестер, иначе вы непременно бы об этом упомянули: недаром вечно хвастались, какая у вас большая семейка.

— Ни мы, ни па ничего о ней не знали, — пояснил один из младших Макферсонов. — И услыхали о ее существовании через месяц‑другой после твоего отъезда. Месяцев через девять она родила Макгрегору дочь.

Линкольн на мгновение замер.

— Нет, — с трудом выговорил он, — она не может быть вашей племянницей.

— Может.

— Черта с два! Вы разрушили мою жизнь, но уж этого не испортите!

— Ты приписываешь нам больше, чем мы того заслуживаем! Именно ты никак не желал оставить нас в покое.

— А кто, спрашивается, все это затеял? — с горечью добавил чей‑то голос.

Линкольн обернулся к говорившему. Странно, но он сразу и без пояснений понял, кто это. Те же глаза, темно‑зеленые, как почти у всех Макферсонов. И хотя у большинства волосы были светло‑русыми, этот отличался темно‑каштановыми вихрами. Дугал Макферсон. Дуги. Единственный, кого Линкольн называл лучшим другом. Кого выбрал в лучшие друзья. Больше он никогда и никому не доверял.

— Дуги…

Не успел последний звук сорваться с языка, как двое старших братьев встали перед Дугалом с явным намерением защитить. Абсурд! Такая привычка была вполне понятна, пока они росли, стараясь всячески покрЬви‑тельствовать младшим братьям, требовалось это или нет. Но сейчас все они взрослые, а Дугал — ровесник Линкольна и вполне способен сам за себя постоять.

— Вижу, все по‑прежнему. Никто из вас ни на йоту не изменился, — брезгливо поморщился Линкольн. — Интересно, почему это меня не удивляет?

— Опять оскорбляешь нас, парень?

— Пусть себе, Адам, — спокойно посоветовал старший.

Йен Первый — голос разума, самый веский и самый рассудительный. Когда банда затевала потасовку между собой, достаточно было его слова, чтобы все стихло. Он считался первенцем Макферсона, пока они не узнали о существовании сестры.

— Йен Шестой недаром встревожился и послал за нами, — продолжал Йен Первый так же невозмутимо — Линк, судя по всему, вел себя с девушкой благородно, если не считать парочки краденых поцелуев, но если что и не изменилось, так это он. Если мужчина за целых девятнадцать лет не смог избавиться от дурного характера, это навеки. Теперь, когда он узнал, что Мелли — одна из нас, наверняка перестанет ее преследовать: недаром заявил, что презирает любого, кто с нами в родстве. Так что больше не о чем говорить и можно оставить парня в покое.

После чего Макферсоны немедленно покинули кабачок, так же тихо, как и вошли. Пэтти, вне себя от волнения, немедленно поспешил к столику Линкольна, предварительно не забыв захватить бутылку и для себя.

— Один отец и разные матери, — устало пояснил Линкольн.

— А, в таком случае понятно.

— Да еще двоих не было: старшей, о которой я ничего не знал, и младшего, который, должно быть, сообразил, кто я, и послал за остальными.

— То есть всего семнадцать?

— К моему величайшему несчастью.