Эльви только крепче сжала ее руку и произнесла:
— Ну, хоть кого-нибудь... Кроме нас, ведь некому... Как же я могла, как же я...
Вдали показались еще два полицейских микроавтобуса. Один из них остановился, и из окна послышался окрик:
— Эй, туда нельзя!
Флора бросила взгляд в сторону ворот. Мертвецы уже вываливались наружу и брели по направлению к городу.
— Вот черт! — послышалось из автобуса. — А ну, садитесь! Живее!
Флора посмотрела на Эльви, и за эти несколько секунд они успели прочитать мысли друг друга. Эльви переживала, что раньше не догадалась, не выполнила того, что ей было поручено. За себя она не беспокоилась, она свое отжила, но это был ее единственный шанс хоть что-то исправить. Флора, в свою очередь, знала, что после встречи со смертью ей никогда не вернуться к нормальной жизни.
Они были просто обязаны предпринять последнюю попытку.
Они попятились, но тут дверь микроавтобуса распахнулась и полицейский схватил их за плечи:
— Вы что, слов не понимаете? Говорят вам, туда нельзя!
Он силком запихнул их в машину, где их перехватили другие полицейские.
Дверь захлопнулась, машина дала задний ход. Повернувшись к водителю, полицейский сказал:
— А ну-ка, покатаемся чуток.
Водитель не сразу понял, что он имеет в виду, и полицейский прочертил в воздухе пару витков, указывая на толпу. Водитель сообразил, что от него требуется, усмехнулся и газанул.
Машина с глухим стуком врезалась в толпу мертвецов, расшвыривая в стороны тела. Сквозь боковое стекло Флора видела, как мертвецы снова встают, оправляясь от ударов.
Флора закрыла лицо руками, уронила голову на колени Эльви, но, даже не видя, она всем телом чувствовала толчки, когда микроавтобус сбивал очередного мертвеца.
ОЛАНДСКИЙ АРХИПЕЛАГ, 23.30
Анна понятия не имела, где они, и ей было все равно. Островов поблизости не было, даже маяк Сёдерарм скрылся за горизонтом, и они плыли по серебристой лунной дороге посреди бесконечного моря. Где-то поблизости должен был быть Оландский архипелаг, чуть дальше — Финляндия, но это все были одни названия — их окружало море, и только море.
Тихие волны плескались о борт лодки. Элиас лежал рядом. Все остальное было теперь неважно. Они были одни в целом мире, и теперь могли вечно плыть по этому бескрайнему простору.
Звук, нарушивший тишину, был настолько нелеп, что показался Анне насмешкой мироздания — «Маленькая ночная серенада» Моцарта в электронной обработке. Она нашарила телефон в складках одеяла. Несмотря на то, что она взяла его с собой как раз на такой случай, ей казалось невероятным, чтобы кто-то сумел до них дозвониться в этой пустоте.
Она собралась было швырнуть телефон за борт — его звук только мешал, — но сдержалась и взяла трубку:
— Да?
Голос на том конце трубки дрожал от волнения, — а может, это были помехи.
— Здравствуйте, это Давид Зеттерберг, можно Густава Малера?
Анна огляделась по сторонам. Из-за яркой подсветки глаза, свыкшиеся с ночной темнотой, больше не различали линии горизонта — казалось, они плывут в космосе.
— Его... нет.
— Простите, мне просто непременно нужно было с кем-то поговорить. У него же, насколько я понимаю, внук... я хотел ему кое-что рассказать.
— Расскажите мне.
Выслушав рассказ Давида, Анна поблагодарила его и положила трубку. Она долго сидела не двигаясь, и смотрела на Элиаса, затем взяла его к себе на колени и прислонилась лбом к его лбу.
Зная, что он ее слышит, она пересказала ему то, что услышала.
Голос Элиаса зазвенел в ее голове:
Сквозь ткань одеяла она ощутила, как тело его обмякло, повисло на коленях мертвым грузом. Его душа как будто очутилась в ее теле.
Над морем пронесся вой, как будто приближался паром, хотя, кроме луны и звезд, вокруг не было видно ни единого огня. Вой усилился, приближаясь, и Анна вдруг почувствовала, что не хочет отпускать сына. Элиас был с ней, в ней, как в самом начале его существования, и она не хотела его снова терять. Как только она это подумала, Элиас начал отдаляться, исчезать.
Вой теперь звучал над самой лодкой, и Анна различила тень за левым плечом, заслонившую луну. Кто-то сидел на скамье. Посмотреть туда она не смела.
Элиас хотел сказать что-то еще, но слова его становились все тише, все неразборчивее. Из груди его выползла белая гусеница, и над ней простерся сгусток тьмы, из которого торчал крюк.
Анна подняла гусеницу и подержала ее на ладони.
...И она его отпустила.
