Флора различала сердитые голоса на том конце трубки, кто-то явно ссорился. По-видимому, сегодняшние происшествия внесли раскол в группу единомышленников.
— Бабуль, слушай, помнишь, что ты мне сегодня сказала?
Эльви тяжело вздохнула.
— Нет, не помню.
— Ну, та женщина в телевизоре...
— Ах, вот ты о чем. Да-да, это...
— Погоди. Она же тебе сказала:
— Мы делаем все, что можем, — ответила Эльви, — но...
— Бабушка, она имела в виду не живых, а мертвых!
Флора рассказала ей обо всем, что приключилось в саду. О подростках, костре, девочке-близнеце, гусеницах. Пока она говорила, она почувствовала приближение каких-то людей. Настроены они были не дружелюбнее тех парней — Флора явно ощущала злобу и ненависть, исходящие от них. Может, это парни привели с собой подмогу, а может, еще кому-то пришла в голову похожая мысль.
— Слушай, ты же сама все видела. Ты должна срочно сюда приехать. Как можно быстрее. Иначе... они погибнут.
В трубке стало тихо, а потом Эльви произнесла совсем другим голосом:
— Я еду!
Положив трубку, Флора сообразила, что они не договорились о месте встречи, но ничего — их чутье срабатывало не хуже рации, по крайней мере здесь.
Флора поднялась. Приближающиеся люди явно замышляли недоброе.
Она выбежала со двора. Она знала, что среди мертвецов был, по крайней мере, один человек, который ее поймет. Флора бросилась на поиски дома 17 «В».
Пока она металась по улицам, мертвецы опять стали выходить из домов, собираясь во дворах. На этот раз они не танцевали. В окнах по-прежнему маячили лица, но их становилось меньше и меньше. Пронзительный вой, похожий на звук бормашины, постепенно нарастал.
Флора смутно ощущала, что живых становится все больше, — наверное, кто-то открыл ворота. Она бежала, а в груди поднималась паника, предчувствие катастрофы, страх, что она не сможет ее остановить, предотвратить. Она наконец нашла номер 17, вбежала в подъезд и остановилась.
По лестнице спускался мертвец — старик с ампутированными ногами, упорно ползущий вниз. На каждой ступеньке челюсть его ударялась о бетон с таким звуком, что у Флоры заныли зубы. Он уже почти добрался до лестничной площадки, и Флора ясно различила его мысли:
Когда она оказалась с ним на одной ступеньке, старик схватил ее за ногу, но Флора вывернулась, поднялась бегом на второй этаж, нашла нужную квартиру и потянула на себя ручку двери.
Ева стояла в дверях. В тусклом свете лестничной площадки ее забинтованное лицо казалось бледным пятном. Не раздумывая, Флора вошла в дом и взяла Еву за плечи. Когда между ними возникла незримая связь, Флора уже знала, что она скажет. Сосредоточившись, она подумала:
Тело Евы содрогнулось в ее руках, и та ее частичка Евы, что все еще оставалась в теле, ответила:
Флора вызвала в голове два образа, представив себе тех, кого забирают, и тех, кто просто исчезает. Слова были не ее, она их только озвучивала.
Душа Евы почти отделилась от тела, и вой за спиной Флоры усилился. Как хищная птица, реющая над морем в поисках пропитания, Рыбак был готов в любую минуту броситься на свою жертву.
Прежде чем ловец душ и его жертва успели принять свое истинное обличье, душа Евы вылетела из груди и помчалась с такой скоростью, на какую способна лишь бестелесная сущность. Легкое дуновение коснулось лица Флоры, тень мысли пронеслась в ее голове и исчезла. Тело Евы сползло к ее ногам.
Вой удалялся. Рыбак снова вышел на охоту.
УЛ. СВАРВАРГАТАН, 22.30
Давиду снился сон. Он метался по лабиринту, блуждая по узким коридорам. Иногда ему попадались какие-то двери, но они всегда оказывались заперты. За ним кто-то гнался, дышал в затылок. У преследователя было лицо Евы, но Давид знал, что это была не Ева, а всего лишь уловка, чтобы его поймать.
Давид стучал в двери, кричал и все время чувствовал, как эта темная сила подступает все ближе и ближе. Хуже всего было осознание того, что он оставил сына одного, что он сидит в темноте в какой-то из этих запертых комнат и с ним в любой момент может случиться что-то страшное.
Давид несся по длинному коридору к очередной закрытой двери. Внезапно он почувствовал, что освещение вокруг изменилось. Все это время лабиринт был залит холодным белым светом, сейчас же сюда проникал яркий солнечный свет. Он поднял на бегу голову. Потолок исчез, и над ним сияло голубое небо.
Взявшись за ручку двери, Давид уже знал, что она откроется, и он угадал. Дверь отворилась, стены исчезли, и он очутился на лужайке возле пляжа Кунгсхольм.
Там была Ева.
Он знал, что это за день, помнил эту минуту. Мимо проплыл большой оранжевый катер. Давид взглянул на катер, блеснувший оранжевым боком, повернулся к Еве и спросил:
— Выйдешь за меня замуж?
И она ответила: «Да, конечно да!»
И они упали на расстеленное на траве одеяло, обнялись и принялись строить планы на будущее, клянясь друг другу в вечной любви, и мужик на катере засвистел в два пальца...
Да, это был тот самый миг, и катер как раз проплывал мимо, еще чуть-чуть, и Давид сделает Еве предложение, но не успели слова сорваться с его губ, как Ева взяла его лицо в свои руки и сказала:
— Да, конечно да. Но теперь мне пора.
Давид замотал головой. Голова его перекатывалась по подушке, и он произнес:
— Не уходи.
Ева улыбнулась одними губами, но в глазах ее читалась грусть.
— Мы еще увидимся, — ответила она. — Нужно только подождать несколько лет. Не бойся.
Он скинул одеяло, протянул руки к потолку — к Еве, стоящей на лужайке, и тут раздался пронзительный вой. Трава, канал, катер, свет и Ева закружились в водовороте, превращаясь в точку, и Давид распахнул глаза. Он лежал в кровати сына, вытянув руки перед собой. С правой стороны доносилось чудовищное завывание, от которого глаза лезли на лоб. Он знал, что смотреть туда нельзя. На его животе свернулась белая гусеница.
Запах дешевого парфюма наполнил комнату, и Давид тут же его узнал. Краем глаза он увидел что-то розовое. Голова не поворачивалась, но он и так знал, что там — тетка из супермаркета, его символ смерти. В поле зрения появилась рука — на запястье болтались разноцветные браслеты, а на кончиках пальцев виднелись крючки.
