шаг в ее сторону, но передумал. Не хватало ему сейчас еще выслушивать обвинения в трусости от медсестры.
Сигнализация продолжала наигрывать мотив из «Маленькой ночной серенады» Моцарта, и Малер начал тихонько подпевать. Ничего не скажешь, подходящий мотивчик для такого хаоса. У него и на сотовом такой... Сотовый!
Он нашарил в сумке телефон и уставился на идиотскую трубку с ее бравурной музыкой. Затрясся в беззвучном смехе. Не выпуская мобильный из рук, он сделал пару шагов по коридору и прислонился к стене, прямо под табличкой «Не забудьте выключить мобильный телефон». Все еще прыская от смеха, он ответил на звонок.
— Малер слушает.
— Привет, это Бенке. Ну что, как там дела?
Малер посмотрел в сторону морга — голые тела, разноцветные рубашки — зеленые, синие, белые...
— Да так. Тут мертвецы воскресли.
Бенке тяжело вздохнул. Малер ждал, что он отколет какую-нибудь шуточку или попросит дать послушать, что там происходит, но Бенке и не думал шутить. Вместо этого он медленно произнес:
— Похоже, не только там... Говорят, по всему Стокгольму...
— Что, мертвые воскресают?
— Да.
Они умолкли. Малер попытался представить, что сейчас творится во всех больницах города. Это сколько же мертвецов получается? Двести? Триста? Он вдруг застыл, похолодел.
— А что на кладбищах?
— Что?
— Ну, могилы!
Бенке выдавил из себя еле слышное: «Боже...» — и добавил:
— Я не знаю... без понятия... нам ничего не... — Он вдруг осекся. — Густав, а Густав?
— Да?
— Это ведь шутка, правда? Скажи, что пошутил, это ведь ты все выдумал?...
Не говоря ни слова, Малер поднес трубку к дверям морга, подержал пару секунд и снова поднес к уху. Бенке тихо бормотал: «...Нет, этого не может быть, да что же это... здесь, в Швеции...»
Малер прервал его поток сознания:
— Бенке. Мне пора.
Профессиональное начало взяло верх над недоверием, и Бенке спросил:
— Надеюсь, ты все это фотографируешь?
— Да, да.
Малер убрал телефон. Сердце билось как бешеное.
Он достал камеру и быстренько сделал пару снимков. Ситуация как будто нормализовалась, все было под контролем. По крайней мере здесь. До поры до времени.
Один из охранников, придерживающий мотающего головой старика, словно говорившего: «Да, слышите, я живу! Я живу!» — заметил его фотоаппарат и крикнул:
— Эй, ты там! Ты что делаешь?
Малер лишь отмахнулся от него — не до того — и выбежал из морга. Повернув за угол, он помчался к лестнице.
Возле окошка регистрации стоял худющий дряхлый старик, перебиравший пальцами кружевной воротник своей парадной рубашки. Один пристежной рукав оторвался, и старик застыл с открытым ртом, будто не мог понять, зачем его так нарядили и что теперь делать без рукава.
Перед больницей выстроился целый ряд полицейских машин, и Малер пробурчал:
— Полиция? Ей-то что здесь делать? Они что, арестовывать их собрались?
Когда он добрался до своей машины, пот лил с него в три ручья. Замок с водительской стороны периодически заедало, и Малеру пришлось навалиться на дверь всем телом, чтобы ее открыть. Внезапно ключ выскользнул из рук, асфальт под его ногами встал на дыбы, и он со всей силы приложился к нему головой.
Малер лежал на земле у машины и смотрел на звезды. Живот его поднимался и опускался, словно кузнечные мехи. Вдали послышался вой сирены — что еще нужно настоящему репортеру? — только на этот раз у него больше не было сил.
Звезды тихо мерцали в ночи, дыхание его успокоилось.
Малер уставился в темную даль над головой, прошептал:
— Где же ты, мальчик мой? Там? Или... тут?
Несколько минут спустя Малер смог встать. Он поднялся на четвереньки, залез в машину, повернул ключ зажигания и выехал с больничной стоянки, направляясь в сторону кладбища Рокста. Руки его дрожали от изнеможения. А может, от волнения.
ПОС. ТЭБИ КИРКБЮ, 23.20
Эльви постелила внучке в бывшей спальне Туре. За три недели стойкий больничный запах антисептиков успел смешаться с запахом мыла и чистящих средств. От самого Туре здесь не осталось и следа. Уже на следующий день после того, как его забрали в больницу, Эльви выкинула матрас, подушки и постельное белье, заменив все на новое.
Когда вскоре после этого ее навестила Флора, Эльви даже слегка удивилась ее готовности ночевать в комнате, где умирал дед, — тем более учитывая ее нервный склад. Но Флора отрезала:
— Я его всю жизнь знала, чего мне бояться, — и на этом разговор был окончен.
Флора вошла в комнату и присела на край кровати. Эльви окинула взглядом ее футболку до колен с изображением Мэрилина Мэнсона и спросила:
— А что-нибудь другое у тебя есть? Ну, на послезавтра.
Флора улыбнулась:
— Есть, есть. Что же я, не понимаю?
Эльви взбила подушки, добавила:
— Мне-то что, ты же знаешь, только вот...
— Твои пенсионерки, — закончила за нее Флора.
— Да, — Эльви наморщила лоб. — Вернее, я и сама думаю...
Флора накрыла ее ладонь своей, не дав ей договорить:
— Ну, бабуль. Я ведь уже говорила. Я тоже считаю, что на похоронах все должно быть красиво... — Тут она поморщилась. — В отличие от свадеб.
Эльви рассмеялась.
— Когда-нибудь и до твоей свадьбы дело дойдет, — сказала она и тут же добавила: — Может быть. А может, и нет.
Флора ответила:
— Очень сомневаюсь, — и упала спиной на кровать, раскинув руки. Уставившись в потолок, она то сжимала, то разжимала ладони, словно ловила воображаемые шары. Поймав штук десять, она спросила, не глядя на Эльви:
— Интересно, что с человеком случается после смерти?
Эльви не совсем поняла, был ли вопрос обращен к ней, но решила ответить:
— Попадает, наверное, куда-то...
— И куда? В рай, что ли?
