шакалящими возле западных посольств! Россия на пороге глубокого системного кризиса! Кто спасет ее? А? Я спрашиваю кто спасет Россию? Пушкин? Пушкин, да? А где он, этот Пушкин? Пушкин, ты где?

– Нету его. Убили Санька, – рассеянно отозвалась Катюша, которая и не вслушивалсь в мой наркотический бред, но отреагировала на знакомую фамилию.

– Пушш… кышшш… – она меня сбила с какой-то очень важной мысли, и теперь слова в моей голове рассыпались на слоги и буквы. А как их собирать-то?

– А, я понял, – жеманно протянул этот остолоп Маратка. – Это твой новый арт-проект.

– Да, сырой пока, – Катюша только поддерживала разговор, а сама шарила глазами по залу.

– Эклектическая импровизация. В стиле раннего Диброва. Веселая была шняга, зря ее забросили. Пожалуй, возьмусь за это, – угодливо заулыбался Маратка, – сколько хочешь за идею? Или будешь сама рулить?

– Полста, и все концы твои. Моя фамилия скромно в титрах.

– Лады, я к тебе присылаю свою команду.

– Присылай… А Хашим-то здесь? Почему я его не вижу?

– Здесь, за тряпочкой примостился.

Мы пошли дальше. Ноги мои заплетались, зато сознание мое прояснилось и дополнилось космическим глубинами. Полезли всякие формулы, музыка, афоризмы. Жизнь людей предстала передо мной во всей своей неприглядной и наивной простоте. И уж такая ерунда, как загадка Вована стала мне ясна как дважды два. Но сказать я ничего не могла, – язык ворочался, губы открывались, из горла шло мычание, но вместе все это никак не вязалось. Но зато можно телепатировать. Чего хочешь и кому хочешь.

Мы зашли за занавеску и открыли маленькую дверцу – точно такую же, из которой утром выскочил Борис Ваграныч. Хихи, Борис Ваграныч, привет!

(– Кто здесь? – Борис Ваграныч испуганно оглядывается в своем еще не обустроенном офисе в Лондоне.

– Потом поговорим…)

Мы были в отдельном кабинете, без каких-то там особых примет и излишеств.

Стоял низкий столик с фруктами и графинчиками. На диване сидел лысый дядька, лицо которого было украшено большими, как у Брежнева, бровями. Внутри его таился хорек. Саблезубый. Он мирно потягивал винцо и листал журнальчики.

– А, Катюша, – он поднял бокал, – я есть как раз вспоминай тебя. Как это по-русски – легкий на поминках, да? Ну, кого ты привел? Ой, да это какой-то это… лахурдо… я правильно сказал? Ты обмануть меня хочешь, да? Ой, она еще и обдолбатый.

– Хашим, никакого обмана. Журналистка она. Просто я покурила, а она в машине сидела. Вот и развезло ее.

– А, ну тогда я понимай.

Хашим встал и принялся меня аккуратно щупать и осматривать. Осмотрел ногти. В зубы поглядел. Оттянул веки. Снял шляпку, сунулся носом мне за ухо, прямо в волосы, и втянул носом воздух. Нахлобучил шляпку обратно.

Я только хихикала в ответ – язык отказывался произносить слова. Он уселся обратно на диван, хлебнул винца, и принялся буровить меня взглядом. От него исходил вязкий и приторный запах Востока и аура черной смерти.

– Не тяни кота за органы чувств, – поторопила его Катюша.

– Здоровый она. Без никакой анализ видно. Кровяное молоко – так по-русски, да? Но ты сказала – она женщин-журналист? Ее искать будут.

– Не будут.

– Ладно, верю тебе. Сколько хочешь за нее?

– Пятьдесят.

– Идет.

– Завтра заберешь.

– Эээ, какай-такай завтра. Ты сейчас ночную жизнь туда-сюда делать будешь. Я тебя знаю – завтра от нее тряпка останется. Двадцать.

– Внтури-то все цело будет.

– Это только если она спокойно спать будет в свой кроватка. А разве она будет? Разве в кроватка? Разве спать? К утру внутрь в этих почках будет адреналин, гормон всякий ненужный. В других местах тоже всякая дрянь будет. И еще неизвестно, чего вы её накачаете. А я ведь доверчивый, не гляжу-беру. Двадцать пять специально для тебя.

– Тридцать.

– Идет.

– Ай, какая хорошая у вас страна! – зацокал хлебалом Хашим. – Как хорошо здесь делать бизнес, как все быстро решается, не то, что с этими сербами. Как тебя зовут, пери?

– Я ваш новый арт-проект, – выпалила я совсем не то, что хотела.

– Ай, она и веселый к тому же. Скажи, красавица, ты может еще и девственник?

– Месс менд! – ответила я, – монгол шуудан!

– Упс! – вдруг сказала Катюша, – Как же я не подумала… Так, все отменяется.

– Не понял, – поднял густые брови Хашим, – что отменяется?

– Все отменяется. Отцепись от девки.

– Как это отменяется? Так дела не делаются. Это отшень плёкхо. Как это по-русски – каффно.

– Отменяется, я сказала. Мы уезжаем.

– Ай, Катюша, ты ведь меня совсем обижаешь.

– Я завтра тебе другую привезу.

– Не обманешь?

– Ты же знаешь, если я говорю, то не зря. Если говорю отцепись, значит надо отцепиться. Если говорю привезу, значит привезу.

– Окей. За пытнадцать. Патамушта упущенный прибыль.

– Ладно, пусть будет пытнадцать, упырь.

– Только чтобы та здоровый был. Как эта. Верю тебе.

– Еще бы ты мне не поверил, куда ты денешься, чурка – эти слова были уже произнесены на выходе.

Снова сорвались куда-то.

Была уже ночь, движение ослабло и машина неслась почти не останавливаясь на светофорах. Я безвольной колбасой болталась на сиденье, тупо созерцая плывущее вокруг море огней. Постепенно их становилось все меньше. Кайф быстро уходил, его сменяла усталость. Я уже не сопротивлялась, погрузилась в транс и отключилась. Последнее что я зафиксировала, это то, как Катюша переговорила по телефону с каким-то Степаном.

На этот раз не было никаких секретных туннелей – мы приехали на окраину Москвы, пронеслись мимо каких-то ТЭЦ, в гущу мрачных брошенных заводских корпусов и всяких недостроенных зданий. Около одного из них Катюша остановилась и вышла, гремя ключами. Мощный свет фар ее машины освещал бетонный забор и потрепанный щит во словами «Институт… Строительство ведет СМУ-120… Срок сдачи объекта 1991… Прораб А.Геворкян». За забором высилось какое-то необитаемое здание, с частично разбитыми стеклами. Его фасад украшал обветшалый и выцветший плакат с восторженной надписью, что-то там насчет прелестей коммунистического труда.

Катюша открыла ворота, вернулась и мы въехали во двор института, напоминавшего изнутри огромный квадратный колодец. Ночь была безлунная и ничего толком не было видно.

Катюша потащила меня за собой.

– Куда это мы? – спросила я, чуя совсем уж неладное. Весь кайф окончательно выветрился.

– Замуж тебя выдадим.

Пройдя каким-то коридорам через чернильную тьму, которую не рассеивал даже фонарик, мы остановились перед массивной железной дверью. Катюша постучала особым стуком.

– Назовитесь, – раздался голос из-за двери.