Со спины пернатого гиганта соскочил наездник и, нисколько не испугавшись, направился к трупу. Смуглый до черноты, стройный наездник несмотря на жару щеголял в высокой шапке из бархата, прошитой драгоценными нитями; на шее его красовалось ожерелье из голубоватых жемчужин, совершенно одинаковых, идеально круглых, и размером с перепелиное яйцо каждая. Кроме ожерелья, шапки, и браслета на левой руке он был совершенно обнажен.
А поскольку гигантская птица могла быть только Гарудой, Лучшим из пернатых, то сам незнакомец столь же несомненно звался Вишну, Опекуном Мира.
Силуэт бога едва уловимо расплывался, как если бы от тела исходило легкое марево. С улыбкой Вишну подошел к ожидавшему его мертвецу, минуту-другую смотрел в единственный глаз – второй успел-таки выпасть и потеряться по дороге, оставив кровавую дыру…
И вдруг обнял труп.
Труп содрогнулся, словно в пароксизме извращенного посмертного наслаждения, и двойником выгнулось прекрасное тело Вишну. Со стороны могло показаться, что бог с мертвецом предаются омерзительному соитию; и даже Лучший из пернатых не выдержал.
Отвернулся, прикрыв глаза пленкой.
Гаруде уже доводилось видеть подобное – и всякий раз ездовой вахане Опекуна казалось, что его бездонный желудок сейчас вывернет наизнанку.
Но о любви между богом и трупом здесь не шло речи: просто Вишну таким образом вбирал в себя частицу собственного 'Я', что временно пребывала до того в теле смертной аватары.
Для Опекуна в этом слиянии не было ничего удивительного или противоестественного.
Умом-то это понимал и Гаруда, но смотреть…
Нет уж, увольте!
Бог и мертвец продолжали содрогаться в экстазе, и плоть убитого разлагалась прямо на глазах: чернела, усыхала, опадая наземь хрупкими хлопьями… Когда Вишну наконец разжал руки и отошел на шаг – глухо стукнул оземь сухой костяк, и от удара рассыпался в прах.
Тем не менее, тело бога осталось по-прежнему чистым и благоуханным, как и тогда, когда он еще только шел по поляне к своей погибшей аватаре.
– Вот как, значит? – пробормотал Опекун себе под нос. – Что ж, забавно… Очень даже забавно!
Он расхохотался и вприпрыжку направился к Гаруде, по дороге подобрав камешек и швырнув его зачем-то в Лучшего из пернатых.
Со стороны было видно, что марево вокруг Опекуна исчезло, и теперь его силуэт ничем особо не отличался от силуэта любого обычного человека.
Или бога.
Или демона.
Или…
Или-лили, как любил говорить пятилетний Гангея, которого еще никто и никогда не называл Грозным.
И уж тем более – Дедом.
Часть вторая
УЧЕНИК
Когда послушаешь это сказание, другого не захочешь слушать, подобно тому как, услыхав кукованье кукушки-самца, не захочешь слушать пронзительное карканье вороны! Внимательному же слушателю – что ему омовение в святых водах, когда душа его и без того чиста от скверны!
Глава четвертая
ДОРОГА В ОСТРОВНОЙ АШРАМ
Зеленая с золотом лиана, тихо шурша, скользила в гуще лиан-товарок, немало, должно быть, удивленных такой прытью с ее стороны.
Впрочем, нет. Лианы уже не удивлялись – и не потому, что не умели удивляться. Просто привыкли, что некоторые из них время от времени вдруг начинают двигаться.
Раз ползет – значит, ей нужно. И пусть себе ползет. Лианы больше интересовало собственное цветение, а разоренное гнездо или проглоченные яйца какой-нибудь незадачливой пичуги их волновали в последнюю очередь.
Как и различия между ними, почтенными лианами, и древесными змеями.
Пустяки, блажь – и только!
Змея же ощущала впереди живое тепло, мерцание среди веток, и расслабленно текла в нужном направлении. Ее не обременяли предположения, что это в итоге окажется: птенец зарянки, яйца черногрудой иволги, ленивая белка – пульсируя, комочек выглядел как раз подходящим по размеру, чтобы оказаться съедобным.
Что ей сейчас и требовалось.
Неожиданно впереди открылась прогалина, и змея повисла, окольцевав ветку амры[40] и раздраженно шипя. Спускаться на землю отнюдь не хотелось, а скользить кружным путем… того и гляди, потеряешь из виду пищу – ищи ее потом!
Но тут – о радость! – выяснилось, что на землю можно и не спускаться. Прямо под чешуйчатой охотницей на прогалине возвышался камень, творение рук двуногих. Да и сам он по форме весьма
