– А ты мне покажешь?!
– Покажу. Вон, смотри, – Рама махнул рукой в сторону уцелевшего платана, возле которого стоял массивный боевой лук в рост человека.
Рядом валялся кожаный колчан со стрелами, на две трети опустошенный.
Гангея радостно бросился к дереву, но на середине дороги остановился.
– Дядя Рама, это же просто лук, а не… бах, бах!
– А как ты себе эту штуку представляешь? – хитро сощурился Рама-с-Топором.
В этот момент он действительно выглядел почти что добрым.
– Ну… большая такая, медная… или железная! Иначе как бы она так бабахала?!
– Действительно, малыш, как бы она бабахала… – тихо, словно обращаясь к самому себе, произнес аскет.
И повернулся к Ганге.
– Я возьму твоего сына в ученики, – до сих пор улыбаясь, сказал Рама-с-Топором. – В конце концов, должен же кто-то объяснить ребенку, как бабахает Прадарана!
На обратном пути, там, где четверых путников уже останавливал Юпакша-полукровка – троих остановили глаза.
Нет, кроме глаз было еще много всякого. Больше, чем хотелось бы. Но издалека, в силу чудовищной майи-иллюзии, просматривался не силуэт, не тело – именно они.
Над тропой висели орехами-миндалинами: чуть припухшие веки, вороные стрелы ресниц, испещренный кровяными прожилками белок – и неистовая, чудовищная зелень радужной оболочки без зрачков.
Бирюза такого цвета называется у ювелиров 'мертвой'.
И носить украшения с 'мертвой бирюзой' рекомендуется лишь сильным духом мужчинам; остальным – опасно.
Если приблизиться вплотную, если вглядеться: становилось ясно, что редкостная бирюза насквозь пронизана золотистыми искрами, засеяна драгоценной пыльцой…
Но мало кто в Трехмирье заглядывал в глаза Шивы-Разрушителя.
В три глаза Шивы.
…ноги стали ватными, и идти было трудно.
А стоять – нельзя.
– Жених! – еле слышно бормотнул Словоблуд, преодолевая сопротивление первого шага, и в глухом старческом голосе вспорхнула радость.
– Жених? – Наставник мятежников-асуров смахнул слезы, глянул искоса, еще раз смахнул слезы; и только кивнул, ускорив движение.
Оба знали: Шива является разрушать в устрашающем облике двенадцатирукого Клыкача, иногда – оскаленным Самодержцем о шести руках; но не было случая, чтобы Шива-Жених причинил вред кому бы то ни было.
Идти было трудно.
Но можно.
На десятом шаге глаза ястребами унеслись назад, превратясь в светящийся треугольник, и стало видно: могучее тело Разрушителя обильно украшают драгоценности, талию охватывает изящный поясок, браслеты-кейюра и браслеты-валайя звенят на бицепсах и запястьях, вторя перезвону декоративной цепочки на лодыжках. Иссиня-черные кудри укладывались длинными и тонкими прядями в тюрбан-конус, священный шнур брахмана свисал, перекинут через левое плечо…
Но главным здесь были руки.
Две.
Всего две.
Впору вздохнуть с облегчением.
– Ах, какие сережки! – притворно ахнула Ганга, надеясь, что Шива-Жених расслышит и оценит ее восхищение. На самом деле только сумасшедший мог носить в ушах такую уйму золота. И верно говорили, что серьги эти служат в основном для истязания плоти, которого величайший в Трехмирье аскет и развратник не прекращал ни на мгновение. 'Еще б на лингам себе серьгу привесил!' – высказался как-то по этому поводу Ушанас.
Разумеется, когда Шивы поблизости не было.
Но Ганга, будучи истинной женщиной, добилась своего: трехглазый лик потеплел, став просто красивым лицом.
Даже убитые Шивой асуры Троеградья признавали: да, красоту бога не портит и темно-синяя шея – она приобрела цвет сапфира, когда Разрушитель выпил смертельный яд-калакутту, что грозил Вселенной гибелью.
– А, Наставники! – без всяких церемоний приветствовал их Шива. – И ты, Ганга, здесь… Кстати, вы тут Дурвасаса не видали?
Ушанас с трудом удержался, чтобы не высказать Синешеему все, что он думает о нем самом, о его дурацких маскарадах и еще более дурацких вопросах. Но благоразумно промолчал. Шива сейчас пребывал в хорошем настроении, ни к чему было лишний раз его раздражать.
