Ушанас не отвечал. Он предчувствовал, что мальчик и без того очень скоро получит ответ на свой вопрос.
Скорее, чем хотелось бы.
Так и случилось.
Оглушительный грохот они услышали еще издалека: словно некий гигант яростно рвал в клочья туго натянутую ткань небосвода.
Треск.
Затихающие раскаты.
Снова треск; но уже строенный, с крохотными запаздываниями между сотрясениями – мечется в синеве, терзает слух…
– Прадарана, – прислушавшись, заключил Ушанас, после чего многозначительно ткнул перстом куда-то на юго-запад.
Брихас только кивнул и ускорил шаг, пытаясь справиться с одышкой.
Одышка побеждала.
– Дядя Брихас, а что такое 'Прадарана'? – тут же заинтересовался неугомонный Гангея.
В ожидании ответа он скакал на одной ножке вокруг наставников и громко цокал языком.
– Оружие такое, малыш, – нехотя пояснил Брихас, втайне завидуя юности собеседника и его блаженному неведенью относительно темных сторон жизни. – 'Грохочущие стрелы'.
– А почему они грохочут?
Мальчишка клещом вцепился в наставника – не отодрать!
– Почему стрелы? – вопросы сыпались градом. – Или притворяются стрелами?!
– Потому что это… волшебное оружие, – Словоблуд чуть замялся, прежде чем ответить, и вырвал из ноздри длинный седой волос.
Сморщившись при этом на манер сушеной фиги.
– Вроде перуна Индры?
– Да, вроде.
– Вроде трезубца Шивы?
– Да, вроде.
– Вроде…
– Угу.
– А мне на него можно будет посмотреть?
– Можно, можно, – криво усмехнулся Ушанас, и точное подобие его усмешки отразилось на лице второго наставника. – Сейчас и посмотрим, парень! Сдается мне, это наш Рама балует. Больше некому.
– Мама, мама! – радостно запрыгал Гангея вокруг настороженно-молчаливой богини. – Ты слышала? Мамочка, мы идем к великому Парашураме, чтобы он показал мне 'Грохочущие стрелы'!
Нельзя сказать, чтобы Ганга пришла в восторг от подобного заявления.
Лишь плотнее сжала губы и двинулась дальше по тропинке.
Туда, где в страхе примолкли птицы и зверье, оцепенело застыли деревья, внимая громовым раскатам: гневный Рама-с-Топором, любимец Шивы-Разрушителя, рвал в клочья небо, обрушивая его на головы ненавистной кшатры.
Глава третья
СКАЗАНИЕ О ДОБРЫХ ДЯДЯХ
Когда им навстречу из чащи выскочил человек, Ганга споткнулась и вскрикнула.
Так и не привыкла, бедолага, что из этих дебрей люди объявляются чаще, чем следовало бы…
Встречный был весь в крови: обильно сочась из рассеченного плеча, сок жизни заворачивал несчастного в драгоценную кошениль. Искаженное смертным ужасом лицо выглядело неестественно белым в сравнении с запекшимся пурпуром – от страха? от потери крови? от того и другого одновременно? Очень походило все это на закат в Гималаях: багрец солнца и белизна снегов. Только страшнее. Рвань одеяний, некогда богатых, болталась рыжими лохмотьями, единственный наруч на правой руке был помят и ближе к локтю прорублен, а в кулаке беглец мертвой хваткой сжимал обломок лука.
Человек бросил безумный взгляд на четверых путников, как рыба, открыл-закрыл рот – и сломя голову кинулся в кусты.
Вскоре треск веток и топот затихли в отдалении.
На сей раз промолчал даже Гангея. Лишь сморщил нос и тихонько прицокнул языком, но совсем не так, как минуту назад, прыгая вокруг наставников; и все четверо в напряженной тишине, оглушающей после былого грохота, двинулись дальше.
Казалось, затих даже ветер.
Потом впереди из тишины возникли разом, будто родившись и мигом заявив о себе: звон оружия, хриплые выкрики, глухие удары ног оземь – и перед путниками открылась широкая поляна.
