сестренка Ида отправились спать, а Альфред и Лина снова уселись на крылечке.

Не могу тебе передать, какой это был печальный вечер! Мама Эмиля и маленькая Ида так горько плакали, что подушки у них стали совсем мокрые.

Папа Эмиля так тяжело вздыхал, что просто сердце разрывалось. Он все время глядел на пустую кровать сына и очень тосковал, не видя ни его лохматой головы на подушке, ни ружарика, ни кепарика рядом… Одна только Лина не тосковала по Эмилю. И ей решительно не хотелось идти спать, а, наоборот, хотелось сидеть всю ночь на крылечке с Альфредом. Она была очень рада, что Эмиль заперся в сарае.

— Кто знает, сколько этот озорник там высидит? Может, ему скоро надоест, — пробормотала она себе под нос, подошла на цыпочках к сараю и для спокойствия задвинула засов на двери.

Альфред в это время играл на гармонике и пел, он был так увлечен, что даже не заметил, как Лина снова заперла Эмиля.

— 'Скакал гусар по полю бо-оя! — пел Альфред. — И пыль клубилась под конем!'

Эмиль, сидя в сарае на верстаке, слушал его пение и горько вздыхал.

А Лина, вернувшись, обняла Альфреда за шею и, как всегда, принялась уговаривать его на ней жениться. А он, как всегда, отвечал ей:

— Конечно, раз ты так настаиваешь, я могу на тебе жениться, но к чему такая спешка?..

— Ну, на будущий-то год мы непременно поженимся! — твердо заявила Лина, на что Альфред вздохнул куда горше, чем Эмиль в своем сарае, и запел балладу про 'Братьев Львиное Сердце'.

Эмиль слушал его пение и жалел, что отказался пойти с Альфредом купаться на озеро. Вот было бы здорово! Эмиль подошел к двери и поднял щеколду. Дверь не отворилась. Он же не знал, что это зловредная Лина опять заперла ее на засов. Он навалился на створку плечом. Дверь не поддавалась. И тут Эмиль понял, что произошло, и догадался, чьих это рук дело.

— Ну, подождите, я до нее доберусь! — воскликнул он. — Она у меня еще попляшет!..

Эмиль огляделся. В сарае было уже совсем темно, хоть глаз выколи. Когда-то, давным-давно, Эмиля за какую-то шалость заперли в сарай, а он тут же выбрался из него через окно. После этого случая папа забил окно двумя крепкими перекладинами. Он боялся, как бы Эмиль не сверзился прямо в крапиву, густо разросшуюся под стеной сарая. Всякому понятно — папа просто заботился о своем сыночке и не хотел, чтобы тот обжегся крапивой.

— Через окно мне не выбраться, — вслух рассуждал Эмиль. — Дверь на запоре. Звать на помощь я не стану ни за что на свете!.. Как же быть?

Он задумчиво глядел на печку. В сарае была сложена самая настоящая кирпичная печка, чтобы летом было на чем разогреть банку с клеем, а зимой не мерзнуть.

— Придется лезть через трубу, — решил Эмиль и недолго думая вполз в печку.

Там было полно золы, оставшейся еще с зимы. Он, конечно, тут же весь вымазался, но храбро полез вверх по трубе. В квадрате неба над ним висела рыжая круглая луна.

— Привет, луна! — крикнул Эмиль. — Гляди, гляди, что сейчас будет!

Он лез и лез вверх, упираясь руками и ногами в закопченные кирпичные стенки.

Если тебе когда-нибудь приходилось лазить по узкой печной трубе, ты и сам прекрасно знаешь, как это трудно. Да притом еще с ног до головы вымажешься в саже. Но Эмиля это не смущало.

А коварная Лина тем временем все сидела на крылечке, обвив обеими руками шею Альфреда, и, конечно, ни о чем не подозревала. Но, как ты помнишь, Эмиль обещал, что она у него еще попляшет. И, представь себе, она и вправду заплясала! Да еще как! Лина томно приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на луну, и тут же вскочила.

— Ой-ой-ой! Домовой! И-и-и-и!.. На трубе — домовой! — заверещала она диким голосом на всю Леннебергу.

А домовые, если ты не знаешь, это такие сказочные существа, которых в старое время все в Смоланде очень боялись. Лина наверняка слышала рассказы Крюсе-Майи про домовых, и про их ужасные проделки, и про то, какие несчастья обрушатся на голову того, кто хоть раз их увидит.

Потому-то она так и завопила, увидев, что на трубе сидит самый настоящий домовой, черный, как уголь. И страшный, как черт.

Альфред тоже поднял голову и расхохотался.

— Ну, с этим домовым я хорошо знаком, — сказал он. — Спускайся, Эмиль!

Эмиль стоял во весь рост на коньке крыши в черной от сажи рубашке, он стоял не шевелясь, словно памятник знаменитому генералу. Потом он поднял к небу свой черный кулачишко и прокричал так громко, что услышала вся Леннеберга:

— Этой ночью сарай будет снесен! Я никогда больше не буду в нем сидеть!

Альфред подошел к сараю и сказал, широко расставив руки:

— Прыгай, Эмиль, я ловлю!

И Эмиль прыгнул. Прыгнул прямо в объятия Альфреда. А потом они вместе пошли купаться на озеро. Эмилю и впрямь необходимо было вымыться.

— Сроду не видала такого озорника! — злобно буркнула Лина и отправилась спать на кухню.

А на озере, среди чудесных водяных лилий, плавали в прохладной воде Альфред и Эмиль, и огромная красная луна светила им словно фонарь.

— Ты и я, и никто нам не нужен, — сказал Эмиль. — Верно, Альфред?

— Верно, Эмиль, — ответил Альфред.

Озеро прорезала наискосок лунная дорожка, широкая и яркая, а берега его тонули во тьме. Стояла глубокая ночь, и понедельник, 28 июля, давно уже кончился.

Но за этим днем последовали другие дни. А раз новые дни, то и новые шалости и приключения. Маме Эмиля пришлось спешно заводить новую тетрадку, потому что старую синюю она уже исписала вдоль и поперек, и так густо, что у нее даже заболела рука.

— Скоро в Виммербю откроется ярмарка, — сказала мама Эмиля. — Я поеду туда и куплю новую тетрадку, а то эта кончилась.

Так она и сделала. Появилась новая чистая синяя тетрадь, в которую можно было снова записывать проделки Эмиля.

И все же мама — не то что папа. Она продолжала верить в своего сына и, как я уже говорила, оказалась права. Эмиль вырос и стал отличным парнем, а потом и председателем сельской управы — самым уважаемым человеком во всей Леннеберге.

Но это было потом, а сейчас вернемся к тому, что произошло в этом самом Виммербю во время ярмарки, когда Эмиль был еще маленьким.