ней у двери подъезда, все всколыхнулось в нем, и он понял, что это не просто платоническая любовь, он испытывал к ней страсть, но не умел объяснить себе это состояние.

У него никогда не было женщины. В тот трагический новогодний вечер он услышал, как за ней приехала машина и Оля, выходя из квартиры, сказала маме, что вернется после одиннадцати. Уже около одиннадцати часов он время от времени подходил к окну, чтобы увидеть ее. Никаких планов у него еще не было. В какой-то момент он подошел к окну и увидел ее легкую фигурку. Она быстро шла к подъезду, и ее, похоже, преследовал какой-то тип. Каледин заметался по комнате и вдруг услышал ее крик. Как был в легких комнатных тапочках, он бросился вниз по ступенькам, потому что лифт уже был вызван на первый этаж.

– На какой подошве были ваши тапочки? – уточнил Турецкий.

– На кожаной, – тихо ответил Каледин.

– Вот почему в первом эпизоде не было следов, – понял Гоголев, слушая Каледина. – Тапочки на плоской кожаной подошве, без рисунка, следов не оставляют.

А дальше было так. Когда Каледин увидел, что какой-то тип в морской форме пытается обнять Олю, а она отбивается, чувство ярости придало ему решительности, и он изо всех сил ударил моряка по голове. Тот рухнул как подкошенный.

Оля подняла глаза и вздрогнула.

– Не пугайтесь! – мягко произнес ее неожиданный спаситель, потирая левой рукой свой огромный кулак. – Я услышал ваш крик и прибежал на помощь. А вы молодец, так ему врезали! – Он презрительно взглянул на лежащего Карагодина. – Вы не очень пострадали? – встревоженно перевел на нее взгляд Каледин.

Оля, все еще тяжело дыша, стала поправлять шарф.

– Спасибо большое... Я, честно говоря, растерялась. Не ожидала, что такое может случиться в моем собственном дворе. А вы всегда приходите вовремя на помощь? – Слабая улыбка появилась на ее лице.

– До того, как встретил вас, не доводилось... Случая не было.

– Хотите сказать, что я слишком беспокойная соседка? – насмешливо уточнила Оля.

– Я ничего не хочу сказать... То есть хочу... То есть не то, что вы думаете... – Совсем запутался сосед, смешавшись под внимательным взглядом девушки.

Оля вдруг спохватилась:

– Ой, меня же родные ждут, уже волнуются, наверное. Сейчас приведу себя в порядок, а то испугаю их... И вы им ничего не говорите, хорошо?

Каледин кивнул головой и предложил:

– Я вас провожу. – Он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, куда девать свои большие руки, и спрятал их за спину, как школьник. Оля перед зеркалом начала поправлять волосы. Он стоял за ее спиной и смущенно поглядывал, как она прихорашивается. Оба молчали. Оля пару раз встретилась с ним в зеркале взглядом. Повернулась к нему лицом.

– Еще раз большое вам спасибо! Я так вам признательна! – И протянула ему руку. Андрей взял ее ладошку в свою, мягко пожал и, не выпуская ее руки, заговорил:

– Я, видите ли... Я давно хотел сказать... Я хотел с вами познакомиться уже давно... Ну, не умею я говорить с девушками...

Он мучительно подбирал слова, а девушка с любопытством слушала его, осторожно пытаясь высвободить руку. Но он не отпускал ее. Лифт остановился, над дверью красными огоньками вспыхнула цифра «4».

– Ой, мы проехали мой этаж! – воскликнула Оля удивленно.

– Да, это я машинально нажал кнопку своего этажа. – Каледин досадливо поморщился. И увидев, что ее рука тянется к кнопке с цифрой «3», вдруг с силой нажал на «стоп».

– Подождите, я же еще не все сказал! – в отчаянии выпалил он. Его взволнованное лицо покрылось красными пятнами, на лбу выступила испарина.

– Я все поняла, можете не продолжать. – Оля постепенно стала раздражаться. Да что же это за день такой сумасшедший?! Да когда же этому будет конец?

Сосед окинул ее каким-то странным неприятным взглядом и, видимо исчерпав все свои возможности выразить словами чувства, мягко привлек Ольгу к себе:

– Пожалуйста, пойдемте ко мне... Я совсем один... Я так одинок!

– Не могу. – Оля сдерживалась изо всех сил, чтобы не нагрубить своему настырному спасителю. – Я спешу домой. – И вежливо попыталась отстранить его от себя.

Но он как будто не слышал. Его руки держали ее в цепких объятиях, так что она не могла пошевелиться. Ей по-настоящему стало страшно. А он вдруг как будто лишился рассудка. Резким движением сорвал с нее шубку, шарф соскользнул на пол. Ее лицо было прижато к его груди, и она не могла произнести ни звука – его рука крепко прижала ее голову. И тут он испытал острое желание овладеть ею. Сначала он на секунду испугался незнакомого доселе ощущения, но противиться ему не мог. И он стал делать с ней все, что хотел, преодолевая ее слабые попытки сопротивляться. Он держал ее как в тисках. Она только стонала и мотала головой, слезы заливали ее глаза. В какой-то момент ей удалось закричать, но он тут же зажал рот рукой. Оля еще раз исхитрилась вывернуться и закричать, и опять его рука зажала ее рот, а вторая соскользнула на горло и сдавила его мертвой хваткой. Оля стала задыхаться и судорожно задергалась. В глазах потемнело, ноги подломились, и она повисла у него на руках. Когда он опомнился, Оля была мертва. Сначала Каледина охватила дикая паника, но тут память услужливо подбросила ему мысль о бескозырке, которая свалилась с головы моряка, и он понял, что в ней его спасение. Будут искать хозяина бескозырки, никто не подумает, что убийство мог совершить преподаватель, к тому же проживающий в этом подъезде. Он быстро вышел из лифта и прошмыгнул в свою квартиру. Дверь даже не скрипнула. С тех пор как он стал приоткрывать ее, чтобы слышать Олин голос, Каледин регулярно смазывал петли маслом.

– А что было потом? – потребовал продолжения Турецкий.

А потом наступили муки раскаяния, тяжелейшие, разрывающие душу, когда хотелось умереть или забыться навсегда. Андрей Каледин сидел на стуле перед включенным телевизором и тупо смотрел на экран. Мелькали веселые лица, народ ликовал, поздравляя друг друга и телезрителей с наступившим Новым годом. А он, обхватив голову руками и раскачиваясь, как в бреду, повторял хриплым шепотом: «Что я натворил? Что я натворил?» Он заставлял себя думать, что это страшный сон, что сейчас он проснется и кошмар закончится. Но мысли вновь и вновь возвращались к ужасному: его руки сжимают тонкую шейку девушки, которую он любил больше всего на свете, она бьется в его руках и вдруг обмякает. И тогда он понимает, что он ее убил. «Что я натворил?» Глухие рыдания сотрясают его большое тело и понимание необратимости содеянного разрывает его душу. Как жить дальше с этим? – думает он в отчаянии и раскачивается, раскачивается как маятник, желая одного – немедленно умереть. «Я сошел с ума!» – думает он в ужасе. Разве можно было предположить еще час назад, что он собственными руками погубит жизнь той, о которой грезил совсем недавно с такой невыразимой нежностью, с такой любовью... «Что я натворил!»

Отстраненно он слышал взволнованные голоса в подъезде, лязг открываемой двери лифта, отчаянный женский крик, крик мужчины, похожий на рев раненого зверя, голоса соседей, которые вышли на шум, звук сирены милицейской машины, топот сапог милиционеров возле двери своей квартиры, кто-то испуганным голосом вызывал по телефону «Скорую помощь». Позже зазвучали голоса санитаров:

– «Левее, левее, так носилки не пройдут... Подними одну сторону повыше...»

Опять женский душераздирающий крик: «Оленька... Ой, держите ее, она сейчас упадет...» Чей-то голос прямо под дверью Каледина вызывал по рации опергруппу. Потом он же вызвал еще одну «Скорую помощь».

– Бригада по этому адресу уже выехала! – услышал Каледин по рации ответ, но голос под дверью раздраженно повторил:

– Нужно еще бригаду! Не везти же их обеих в одной машине! Первая поехала в морг Института судебной медэкспертизы!

«Боже мой, что я натворил!» – Каледин, заглушая рыдания, зажал рот ладонью. Потом бросился в ванную, закрыл дверь и, включив душ, завыл.