важных персон в будуаре. «Ай эм лорд!» – говорил он, горделиво лежа на спине, свесив набок хуй, его черное лицо сияло. «Итс май хауз!» – говорил он, обводя рукой лестничную клетку. Я покатывался со смеху.
– Ай эм лорд ту, – говорил я. – Май хауз из олл стритс оф Нью-Йорк!
Теперь смеялся он. Потом мы с лордом боролись…
Надо было уходить. Внизу раздавались голоса, стучали двери. День начинался – нас, голых и беззащитных, могли увидеть, а это было ни к чему нам. Мы договорились встретиться на следующий день на углу 45-й улицы и 8-й авеню в «Кофе-шоп». Место предложил я, я хорошо знал этот кофе-шоп, он был напротив борделя и недалеко от дома Альки, моего приятеля по борьбе, моего партийного товарища.
Я оделся и вышел первым. Он, еще голый, в последний момент тянул меня обратно, но я, поцеловав его, стал спускаться вниз. На первом же этаже я сел в лифт и поехал вниз. По пути лифт наполнился джентльменами в костюмах, едущими делать бизнес. Они подозрительно смотрели на мою выпачканную белую куртку и странное лицо.
Когда я подошел к своему отелю, электронные часы на башне АйБиЭм показывали семь тридцать. Последнее, что я чувствовал, засыпая, был запах хуя и спермы Джонни. Я ухмыльнулся уже сквозь сон.
9. Розанна
Она была первая американская женщина, которую я выебал. Это анекдотично, но я выебал ее именно 4 июля 1976 года – в день двухсотлетия Америки. Запомните это символическое событие, господа, и перейдем к самой Розанне. Опять Кирилл, исключительно Кирилл. Ему надоела роль переводчика при мне и Александре. Нужно было идти в «Вилледж Войс», куда мы решили отнести открытое письмо редактору «Нью Йорк Таймз». Письмо это мы написали по поводу нашей незамеченной демонстрации против «Нью Йорк Таймз». Кирилл сказал:
– Я не могу пойти, пойдите сами, почему бы вам не пойти самим?
– Слушай, Кирилл, – сказал я, – дело серьезное и тонкое, а с нашим варварским английским идти одним глупо. Мы только все загубим.
– Но я не могу, – сказал Кирилл, – я занят. Возьмите кого-нибудь другого.
– Кого, – сказал я.
– Ну хотя бы Розанну, ты помнишь, на выставке в русской галерее я показывал тебе ее – немножко ебнутая женщина лет 30 с лишним.
– Хорошо, – сказал я, – позвони ей, Кирилл, и попроси сходить с нами в «Вилледж Войс».
– Нет, – сказал Кирилл, – я ее боюсь, она кажется хочет выебать меня. Позвони лучше сам, я дам тебе телефон.
– Хорошо, – сказал я, – давай.
Я дозвонился до нее на следующий день, и она в тот же вечер пригласила меня к себе. У нее сидели ее друг, преподаватель истории, лишившийся работы, и его жена. Я прибыл туда очень энергичный, мне нужны были отношения в любом виде, и я любым отношениям был рад. Она жила и живет в прекрасном апартаменте на крыше. Окна длинного коридора и гостиной все выходят на Хадсон-ривер. С другой стороны гостиной есть выход на пентхауз – собственно, это огороженный забором большой кусок крыши. Кроме перечисленного, в ее владении спальня и кабинет. Рядом есть еще квартира, меньшего размера, принадлежащая ей, которую она сдает. Вся квартира продувается ветром как парусный корабль, и своей светлостью, белостью, дуновением ветра в ней и Хадсон-ривер за окнами напоминает парусный корабль. В квартире легко и хорошо дышится. Тяжкого в ней немного – сама Розанна.
Через день или два мы встретились опять и сходили в «Вилледж Войс», снесли письмо, которое она переделала по-своему, убрав нашу слишком левую политическую фразеологию, сделав письмо более американским. Мы с Александром согласились на эти исправления.
Я уже тогда заметил ее раздражение тем, что ей приходится работать, печатать, думать, но тогда она еще сдерживалась. Письмо было всего-ничего, менее чем на страницу, она мучительно над ним раздумывала, в то время как я за ее спиной рассматривал завалы книг в ее кабинете. Зато потом, когда она напечатала письмо, она была очень горда собой. Наблюдая ее искривляющееся в улыбке, в странной, господа, немножко дегенеративной улыбке лицо, при всем при том, что черты лица были у нее хорошие, эта гримаса изобличала душевную, психическую ущербность, наблюдая ее лицо, я вдруг четко понял – «шиза».
История этого слова уходит далеко, к моей второй сумасшедшей жене Анне, к литературно- художественной богеме Харькова, к увлечению ненормальностями и болезнями.
Я воспитывался в культе безумия. «Шиза», «шиз» – укороченное от шизофреник, так мы называли странных людей, и это считалось похвалой, высшей оценкой человека. Странность поощрялась. Сказать о человеке, что он нормальный, значило обидеть его. Мы резко отделяли себя от толпы «нормальных». Откуда пришел к нам, провинциальным русским юношам и девушкам, этот сюрреалистический культ безумия? Конечно, через искусство. Человек, не побывавший в свое время в психбольнице, достойным человеком не считался. Покушение на самоубийство в прошлом, едва ли не в детстве, вот с каким аттестатом пришел я, например, в эту компанию. Самая лучшая рекомендация.
Многие из моих друзей и в Харькове и, позже, в Москве, получали пенсии, как их называют в СССР – «группы». Первая группа – это считалось верхом похвалы. Шиза первой группы – дальше ехать было некуда. Многих эта игра завела далеко, очень опасная была игра. Мучительно и зверски покончил с собой поэт Аркадий Беседин, повесился поэт Видченко, мы были горды собой. Нас было несколько сотен таких на весь город. Нам нечего было делать с простыми людьми – скукой, унынием и, в конечном счете, смертью безрадостной несло от них – простых русских людей, теперь тем же несет от американских.
Я понял, что Розанна своя. Впрочем, она была своя и не своя. Она тянула на первую группку вполне, но кое-что в ней было непривычно. Еврейка, дочь родителей, убежавших из гитлеровской Германии, девочка мечтала быть пианисткой, и в 11—13 лет профессионально играла, но американская жизнь, американская провинция, хай-скул, где ее порою били за то, что она еврейка, последний раз, когда ей было восемнадцать – говорит она, постепенно отвратили Розанну от ее слишком сложного для Америки художественного воспитания, от пианино и мамы-скрипачки, бабушка тоже была скрипачкой, и перестроили ее жизнь. Она стала стесняться своего европейского воспитания, бросила играть и пошла в жизни по другому пути. Он привел ее к русскому языку и литературе, к тому, что она активно работала против войны во Вьетнаме, будучи преподавателем в колледже в одном из боро Нью-Йорка. А потом произошло событие, сделавшее ее шизой первой группки – она потеряла работу.
