того, что обращаешь внимание на высокое или низкое, а от того, что сопоставляешь их в своём сердце. Психика как бы не срабатывает от их столкновения…»
Докторское авторитетное объяснение Пшеничникова я безропотно принял. Дело в том, что после года переписки с этим, никогда не встреченным мною человеком, я убедился в его особости и считаю, что он мне послан для ориентации. Дело в том, что я мистик. Я верю, что существует параллельный нашему мир, и он говорит со мною на выразительном языке знаков, подаваемых мне. Я упомянул о некоторых из моих мистических опытов (experiences) в книге «Анатомия Героя». В моих лучших книгах действие разворачивается ещё и в пятом измерении — мистическом (если считать три пространственных и одно — четвёртое — временное). Конечно, тем, ну назовём их «профанами», тем, кто непричастен к параллельному миру, кто непроницаем как бетонный блок, тем не понять оттуда рвущийся яркий свет, не понять знаков оттуда. Критик А. Зайцев в «Интернете» в общем высоко оценивая мои книги пишет об «Анатомии Героя»: «крепкие главы просто завалены грудой горячечных историй».
После горячечных историй, частично воспроизведённых в «Анатомии…» случились и другие, «горячечные». Вот какая запись есть в моём дневнике за август 2000 года: «В ночь с 17 на 18 августа 2000 г. в избе Артура и Марины [Тахтоновых] алтайцев, в селе Боочи [Онгудайского р-на] я проснулся при полной луне от звуков гонга [и больших хриплых труб]. Рыжая Луна [полная] в окне над горами и долгие звуки гонга. Я вначале думал, что это алтайское религиозное празднество, и что ходят по дворам, и бьют в гонг. Но затем я подумал, что это религиозная музыка в кассете в автомобиле (накануне приехали гости). Гонг звучал долго, не давая мне спать. Утром я узнал, что никто кроме меня гонга не слышал. Однако на стоянке в горах, куда мы поехали утром [под мелким дождём], оказалось, был сам Далай-лама, и потом приезжали ламы и установили ступу (на месте, где сожгли останки одного из предков Артура, — девятого, если считать в прошлое, который был буддистом). Ступа установлена в месте, где центр Азии — равноудалённый от всех океанов. Ступа — это ступенчатый памятник, с металлическим шаром и полумесяцем под ним. И два шарфа повязаны — синий и белый. Центр Мира».
Тогда мною не было записано, но Айдын — дочь хозяев, — девочка-подросток рассказала мне утром, что подобные звуки гонга слышала на стоянке в горах, где Центр Мира. А Центр Мира и ступа находятся на земле принадлежащей Артуру, это родовые земли Тахтоновых. В той небольшой высокогорной долине, где Центр Мира, — стояла чудесная тишина. Я и Виктор Золотарёв вместе с Артуром поднялись к ступе. Музыка гонга и труб, услышанная мною ночью была очень мощной, поразительной и не вызывала никаких сомнений в своём происхождении. Когда я её слышал ночью, то как это свойственно человеку, стал вначале искать ей рациональное объяснение. Не найдя (и подкрепив себя тем, что расспросив своих спутников — убедился, никто из них ничего не слышал) и получив от Айдын свидетельство, что музыку гонга в этих местах слышали, я истолковал музыку как символическую, — мы только что вступили в Алтай, он принял нас и нас ожидает могущество. Ибо музыка была могучая.
Но я неверно истолковал знамение. Я недооценил медную полную луну и недослышал скорбных звуков труб. А они были. Я недаром сейчас вставил в квадратных скобках те элементы, которые не упомянул первично. Трубы были. И мрачная кровавая ржавая луна. Алтай отталкивал нас тогда. Нас предупредили оттуда. Нужно было повернуть! Экспедиция оказалась несчастливой. Уже ровно через три месяца в ночь с 17 на 18 ноября 2000 года Виктор Золотарёв, это он привёз нас в Боочи, — погиб, был выброшен из окна в городе Барнаул, а 7 апреля 2001 года я и Сергей Аксёнов были арестованы и второй год сидим в тюрьме. 4 -й пассажир — Артём Акопян продал нас (таким образом с ним тоже случилось несчастье), таким образом избегли мрачного предсказания гонга только двое Шаргунов — водитель УАЗа и Шилин — мой охранник. 31 марта 2001 года, ещё до моего ареста, при невыясненных обстоятельствах погиб ещё один человек, побывавший со мной на Алтае — майор Саша Бурыгин.
Таково моё «горячечное» видение и его ужасные последствия.
Пшеничников никогда не назовёт знаки из параллельного мира «горячечными». Вот что он мне написал 26 марта, перед тем как уехать на север в страну хантов, на заработки: «Поэтому быть философом в 20 веке — атавизм, как и быть религиозным догматиком. Герой нашего времени — писатель, он возьмёт должное и из философии и из религии. Учиться нужно по хорошей литературе.
Вообще великие аутсайдеры были всегда в любую эпоху. /…/ Они были первые, они создавали моду. /…/ Но важно то, что они были первопроходцами, дизайнерами идей, а не рядились в ширпотреб («негритянскую бедность» — из «Иностранца в смутное время»). Все великие книги 20-го века — про ежедневные несложные приключения писателя, и главное — про его отношение к деталям жизни. Когда читаешь Эдуарда Лимонова, всегда неважно, что с ним происходит, сидит ли он в «МакДоналдсе» в образе своего героя-поляка из «Палача» или разговаривает с Дали, Шемякиным-Алексом или Грегори Корсо. Больше всего ждёшь, что он скажет по поводу того или иного явления или человека, заранее предвкушаешь. Благодаря его рентгеновской честности глазами Лимонова ты видишь мир в чистом виде, сухой остаток. Вы, Эдуард Вениаминович, могли бы описывать одно и то же явление по нескольку раз, и каждый раз было бы интересно. В этом секрет каждого таланта большого, — и вашего — когда человеку, есть что сказать, он честный, прямой, отдельный, непродавшийся, сильный, тогда ты способен увидеть его глазами мир как соединение силовых линий, энергий, законов, страстей. Что там какой-нибудь мямля-философ, который говорит про падение нравственности и прочее. Лимонов же говорит: А. — художник-абстракционист, но у него геморрой и он боится, что у него будут есть на халяву. В. — все рассуждал о геополитике, а сам занимается подковёрными интригами, Шемякин — рубака в кавалерийских сапогах, а мескалин попробовать струхнул, и вообще в душе — правая личность и ретроград, ему бы семейные трусы и пивко, а не кисть и эстетскую курительную трубку. У Баркашова ковры на стене и молчаливая жена. Это и есть Лимонов, великий русский рентген. Миром правят строго определённые грубые интересы для брюха, для чувств, для эго, семейные, правые, животные: если сдёрнуть с них весь этот пустой базар, демократия, права человека, культура, искусство, то останутся спаривающиеся пауки в банке. И ты имеешь силу сказать, вслед за Лимоновым: да нет ничего в этом мире, кроме пустого базара и отдельных честных гениев, учителей, на которых можно равняться. Можно не иметь работы, квартиры, машины, а иметь зачитанные томики Лимонова, Миллера, Буковски, Керуака, — и так будет честнее. /…/ «Собирайте сокровища на небесах», — как говорил Иисус, тоже врубался мужик во многое, жалко, что попал в дурную компанию. Ну, в общем вы извините за такую грубую лесть, я действительно так считаю. Самое главное — быть объективным, живым, говорить обо всём, как оно есть. Старые формулировки нам не нужны. Мораль нам не нужна, она нужна толстым и благоустроенным. Нам же нужно побольше великих нестандартных святых имморалистов 20-го века — поэтов, которые запиваются и начинают писать прозу.
Вот как интересно, Эдуард Вениаминович, всегда самое главное — это продажный человек или нет в широком смысле. Можно грузить мешки и читать Ницше, можно рассуждать о Ницше и постоянно интриговать, чтобы тебе повысили ставку в университете. Казалось бы, какая мелочь! Обыватель постоянно ждёт, какие будут новые критерии аутсайдерства. Скажи ему, что самые крутые подвижники носят теперь кольцо в носу, и он кольцо нацепит. Все они думают, что можно оставить свою душу и сердце в покое, с Санта-Барабарой, а внешне носить кольцо в носу, и будешь Лимоновым. Некоторые даже не представляют, бараны, что можно и на своё «эго» наплевать /…/ Ницше Ницшем, а Манька и детки врозь /…/
Потому, что ни говори, а Вселенная ласкова к философам — писателям — аутсайдерам, и втайне куда больше их любит, чем весь остальной сброд, хотя и не показывает этого явно, и лучшие люди вот в тюрьме сидят. Она не говорит им «да», чтобы никто не услышал, но улыбается и кивает головой тихонько эдак. Честный мыслитель имеет точку опоры, космическую истину — свою честность, самоотверженность, готовность излить себя без остатка и взрезать то, что обыватель ни за какие коврижки не отдаст — своё «эго». И это его счастливая судьба: хотя и поплакать придётся вначале, но он поступил правильно, счастливо поставил на честность, на бескорыстие.
Хитрый и подлый мир говорит — мыслитель думает о высоком, о психологии бессознательного, о высоконравственности, а великие святые 20-го века говорят — мыслитель говорит обо всём, он рассматривает примитивные стороны жизни даже более пристально, чем бессознательное. Потому что быт и привычки, и деньги, и секс — это и есть космос, в чистом виде, без обиняков, а философия — это ни про что: так, для диссертации. В религии, кстати, то же самое — самые самые серые болтают о грехе и посте и пресвятой Троице, а самые умные никого не обвиняют и никого не грузят, а только постоянно купаются в благодати божьей и привечают Марий Магдалин и берут на небо безымянных разбойников с креста.
Поэтому во все времена были только подвижники и серое стадо. Когда-то они ходили в рясах, потом в
