реконструировали, и оно жгло ноздри сырым бетоном. Узника спецслужб, меня поместили в камеру одного, а то ещё разглашу сокамерникам гостайну. В хате был жуткий срач: обрывки газет, скорлупа семечек, пустые пластмассовые бутылки, во множестве запятые-окурки, по-зэковски дотянутые до самого фильтра.
Меня доставили в Лефортовский межмуниципальный суд по поводу ходатайства моего адвоката сменить мне меру пресечения. Адвокат просил в своём ходатайстве заменить мне содержание под стражей подпиской о невыезде, либо залогом. Несколько депутатов Государственной Думы готовы были поручиться за меня. Я лично был стопроцентно, железобетонно уверен, что не для того они — ФСБ — меня так дорогостояще, так трудоёмко и с такой помпой, чуть ли не ротой своих гуннов брали на Алтае, чтобы так легко по первому требованию выпустить из своих рук. Адвокат в свою очередь твёрдо знал, что Лефортовский межмуниципальный суд за время своего существования ни разу никогда не сменил меру пресечения арестанту из Лефортовской тюрьмы, то есть находящемуся под арестом в следственном изоляторе ФСБ. «Лефортовский межмуниципальный — карманный суд ФСБ и, конечно, меру пресечения не снимет, — сообщил мне Сергей Беляк, — но придут СМИ, мы надеемся, что придут, возможно, будет телевидение, и пока ты идёшь по коридору, в зал их, конечно, не пустят, тебя увидит внешний мир в лице этих СМИ. Ты приготовь, Эдуард, какой-нибудь короткий лозунг, — посоветовал адвокат, — ты его выкрикни журналистам. На связные объяснения у тебя времени не будет. Рассчитывай на 15-20 секунд».
Он задал мне задачу этим лозунгом. Я вообще-то целых десять лет только и делал, что придумывал лозунги. Для демонстраций, для газеты. Некоторые получались очень удачными. Так, в 1996, когда на выборах победил Ельцин, мы дали в газету вертикальный лозунг «Россия опять дала Ельцину!» А на той же полосе, под небольшой фотографией Зюганова мы дали лаконичное пояснение: «А этому не дала!» Колонна НБП на демонстрациях оппозиции была и самая молодая, и самая остроумная. «Ешь богатых!» соседствовало с «Капитализм — дерьмо!» или «Хороший буржуй — мёртвый буржуй!» Даже вполне простой лозунг «Революция!» мы превращали в грозный рык под грохот ботинок нацболов: «Ре—во—люция! Ре-во- люция!»
И вот я приехал в Лефортовский суд, сидел в цементной вони и всё ещё тужился придумать. Дело в том, что я так и не придумал. У меня не было лозунга! У меня были варианты, но не один из них мне не подходил. «Я — (пауза) — политический заключённый!» Это звучало правильно, было чистейшей правдой, но лучше бы кто-то говорил это обо мне: Лимонов — политический заключённый. «Я в плену у обезьян», — звучало интеллектуально, книжно. Потребовать самому себе свободы? «Свободу Лимонову! Свободу мне!» — звучало неудачно, между тем на самом деле только этого я и хотел: Свободы! Далее, если следовать по пути развития каламбура меня ожидали стихотворное: «Лимонов жил, Лимонов жив, Лимонов будет жить» или цитатное: «Сбейте оковы, дайте мне волю, и я научу вас свободу любить!» Я безжалостно отбросил все варианты.
«Всех не пересажаете!» — годилось больше для группы заключённых…
Короче я сидел и паниковал. Скоро меня подымут в зал суда, а мне нечего сказать! Хорошо ещё, что поскольку меня привезли раньше срока, журналисты, которым и должен был предназначаться мой лозунг, не поджидали еще меня у здания суда. Привезли меня в 8.30, суд ещё даже был закрыт, заперт на ключ. Таким образом у меня оставалось время. Усевшись на клочок журнала, спина прямая, к бетонной сырой стене не прикасаюсь, я принялся выжимать из себя лозунг…
Когда меня подняли наверх заповедным, самым хитрым ментовским маршрутом, спрятав от журналистов, и наш кортеж наконец выскочил на журналистов (и стоящих в две шеренги национал-большевиков), я не выдавил из себя ни звука. По простейшей причине: я не нашёл искомую формулу, все варианты были мною отброшены как пошлые и неадекватные. Потому я прошествовал под вспышками камер и объективами, прикрытый лишь улыбкой. А за улыбкой у меня была Нирвана, Великая Иллюзия, Отчаянный Дух радикала. Улыбка и была моим лозунгом. Я прошёл, улыбаясь. Внутри зала, по-быстрому, судья, опросив присутствующих, начиная с меня и кончая прокурором, оставила ходатайство адвоката без удовлетворения. Мне надели наручники и повели обратно, в бетонный подвал. И я опять улыбался…
И вот, год спустя, 16 мая 2002 года, я вижу эту свою улыбку. И я стал размышлять над улыбкой. Прежде всего я подтвердил себе, что да, только эта улыбка была адекватным, единственным и полным выражением всей моей сути. Моим протестом и моим заявлением, моим кредо и моим способом борьбы. По самому низшему баллу это было «уместно и стильно», по высшему — «мудро». Жалко бы я выглядел, если бы крикнул: «Я — политический заключённый!» Ну разумеется, я политический заключённый. Режим «просвещённого абсолютизма», установленный в России бледным подполковником, не терпит конкурентов, никаких политических партий и лидеров их помимо отца граждан — подполковника и его окружающих офицеров. Лидеру политической партии — мне — место в тюрьме. Но это обстоятельство — только частность. Я — такой, как я есть, с моими книгами, с не по-русски подвижным бешеным талантом, с экстраординарным жизненным опытом гражданина мира, писателя, солдата и друга солдат, — весь от макушки до пяток я отвратителен персонажам «Ревизора» и «Мёртвых душ», населяющим российские кабинеты. Среди Чичиковых, Молчалиных, Скалозубов, Добчинских, Ноздрёвых, Коробочек и Маниловых я не должен бороздить улицы, но должен быть изъят из обращения. Пророк новой революции против цивилизации, я должен сидеть в тюрьме! Это все перечисленные мною частности. Я не мог их объяснить за те 15 или 10 секунд, которые шёл по коридору от двери в зал судебного заседания. Улыбка — это был общий суммарный ответ мой на их агрессию против меня. Вы хотели уничтожить меня — а я улыбаюсь. И смело! Вы желали, чтоб я пожаловался СМИ — а я улыбаюсь. Вы хотели, чтоб я скулил: «Попираются права человека!», чтоб верещал: «попираются…! права..! человека!», а я Вам эту улыбку.
Есть известная улыбка Будды. В ней — знание Нирваны. Великой Отрешённости от земного, Великого Покоя. Отринув страсти, но с Высшим Сладострастием, сложив губы сердечком Будда вкушает Вечное Великое отсутствие присутствия. Нет, моя улыбка была попроще. Я ещё не сравнялся с минералами в спокойствии. Хотя и моя была улыбкой Сверхчеловека. Это была Улыбка Превосходства. Над бледным подполковником, над его государством, над его генералами, над тюрьмой. Я расшифровал её сейчас интеллектуально, — мою улыбку. Но появилась она у меня на губах год назад — спонтанно, сама собой, как инстинктивное и единственное решение.
И я продолжаю расшифровывать мои улыбки. В тюрьме есть время наблюдать над самим собой. Я обнаружил, что я куда более высокоразвитое существо, чем я о себе думал, когда жил на свободе. Два месяца я сижу один в камере и не только не страдаю, но наслаждаюсь одиночеством. Попутно в тюрьме я открываю о себе всякие детали, недоступные мне доселе. Частично мне подсказывают извне, несколько душ, близких мне. Вадим Пшеничников — мой корреспондент из шахтёрского города Анжеро-Судженска в Кемеровской области, открыл мне загадку болезни, одолевавшей меня в 1988-1991 годах в Париже: странных болезненных жжений в груди, как раз в центре грудной клетки, там где солнечное сплетение. Я сквозь годы описал симптомы и течение этой болезни в нескольких книгах: в романе «Иностранец в смутное время» очень подробно, ею страдает мой альтер-эго Индиана, и частично в «Анатомии Героя», где высказываю предположение, что это жена Наталья Медведева довела меня до такой болезни. Кульминации болезнь достигла в 1990 году. В те годы я истратил массу денег на различные, самые современные обследования. У меня не нашли ни туберкулёза, ни рака, ни СПИДа никакие сверхсовременные приборы. В конце-концов французский врач из профсоюза печатников, куда я был приписан как литератор, успокоил меня, диагностировав мою болезнь как «юную астму». С тех пор я придерживаюсь сразу двух вариантов объяснения болезни, мучавшей меня довольно круто в 1988-1991 годах: «юная астма», «стерва-жена».
И вот в тюрьму я получаю письмо от Пшеничникова, где он мне сообщает вот что (цитирую выборочно): «у Вас не то, не астма, как Вы думаете/…/ Это называется раскручиванием центра. У человека семь энергетических центров, или по-индийски „чакр“, которые соответствуют важнейшим нервным узлам. Четвёртый, или АНАХАТА (инд.) или солнечное сплетение самый сильный. Он лучше всего реагирует на переживания человека. Йоги знают, что эмоциональная и мыслительная сфера человека тесно связана с его физиологией и прямо воздействует на неё, именно через чакры. Переволновался, много думаешь, устремлён к чему-то — обязательно скажется на нервной системе, если чувство сильное. А через нервы — на организме./…/ Интересно (это и описывается в источниках), что такие „священные боли“ (индусы так их называют), посещают только очень глубоко мыслящих и переживающих людей, простому истерику они не страшны. Ещё интересная деталь — одинаковую реакцию дают переживания как позитивные, так и негативные. Мечта о чём-то прекрасном, глубокое вдумывание, мысли о вечном так же раскручивают солнечное сплетение как и отвращение к людям, лицезрение негативного, сильная тоска. Болеешь не от
