Долго, казалось, никогда, не кончится специальный удлиненный состав, увозящий из Манхэттена четвертую смену «youth workers». Наконец еще кусок старого грязного металла, мазутом воняющие горячие колеса продышали мимо, и за поездом сомкнулась масса подземного воздуха. Одновременно с этим по Ипполиту мазнул вдруг свет прожектора, направленный из открытых дверей заднего вагона, и рядом с ним он услышал несколько хлопков свинца о сталь рельсов. У прожектора с двух сторон стояли две темные фигуры — дэмы понял Ипполит, и стреляли по нему. На расстоянии двух десятков метров от Ипполита поезд остановился, и один из дэмов соскочил в рельсы.
Ипполит выпрыгнул из ниши и побежал назад к станции. К счастью для него, первый виток туннеля у станции опять прикрыл его от пуль. Однако возвратиться на станцию Ипполит не мог. Там его наверняка ждали. Опытные дэмы наверняка оставили одного из своих и, может быть, даже уже вызвали подкрепление. Поэтому, как только прожектор дэмов скрылся из виду, Ипполит позволил себе, наклонившись к земле, осторожно нащупать ногой левый рельс. Ничего не случилось. Его не затрясло от удара электричеством. Посему он, плотно прижимая ступню в кроссовке к рельсу, осторожно передвинул ее. Там, где-то в темноте, лежал этот опасный один рельс, по которому текло невидимое глазу испепеляющее электричество. Побалансировав некоторое время над темной пропастью, Ипполит осторожно опустил ногу туда, где, по его мнению, должна была находиться территория за ужасным рельсом. Нога коснулась гравия, и Ипполит твердо оперся на нее, затем перенес туда и вторую ногу. Перебравшись на другой трак, он ощупью нашел стену и побежал, время от времени проверяя, не исчезла ли она, в противоположном направлении.
Из подземелья он выбрался только с наступлением темноты через один из вентиляционных люков, оказалось, что на углу 93й улицы и Бродвея. В мире шел теплый, противный июльский ливень, шел, видимо, уже давно, так как тротуары были залиты толстым слоем воды. Последние годы борьба с влагой стала основной заботой города. Количество дождей, выпадающих за год над каменным Манхэттеном, увеличилось после 2007 года вдвое Специалисты, пока такие рапорты не были запрещены, объясняли потопы, вспомнил Лукьянов, нарушением химического баланса атмосферы, наступившим в результате многочисленных термоядерных взрывов. Не говоря уже о десятках миллионов раковых больных, несчастных «c» (точное число больных охраняется как государственная военная тайна), постоянно умирающих в госпиталях страны, даже дожди, говорят, все еще небезопасны. Обычно Лукьянов, как и большинство населения страны, надевал в дождь специальный комбинезон из особой, абсолютно водонепроницаемой ткани; комбинезон, как и специальная дождевая шляпа, остался в сумке. Сумку 1 Лукьянов бросил на платформе Колумбус-серкл, станции 59й улицы. Посему, подняв над собой вентиляционную решетку, как можно невозмутимее Лукьянов поднялся по последним металлическим ступенькам на уровень Бродвея, ступил на асфальт и так же невозмутимо опустил за собой решетку. Несколько прохожих в желтых комбинезонах, такой же остался в лукьяновской сумке на платформе 59й, удивленно посмотрели на него. Дэмов вокруг не было видно. Не глядя по сторонам, Лукьянов торопливо сошел с Бродвея и вильнул в 93ю улицу.
Кларисс Голдстин не выказала никакого удивления по поводу внезапного появления Ипполита. «Входи», — коротко сказала она в микрофон, и дверь дома, гнусно загудев, распахнулась перед Ипполитом. Он вошел в холл и проследовал в элевейтор мимо мертвых глаз давно не работающих телекамер. Телекамеры вместе с видеотелефонами были установлены в старом доме на Вест-Сайд-авеню в конце восьмидесятых годов, но после «суточной войны» обе системы пришли в упадок, у города не было денег, чтобы их поддерживать. Технический прогресс в сфере ежедневной жизни ограничивался поддержанием системы контроля за поведением граждан.
Элевейтор принес Ипполита прямо к уже открытой двери квартиры Кларисс. При виде Лукьянова улыбка исчезла с лица Кларисс Голдстин, сменившись выражением тревоги, — Кларисс озабоченно покрыла часть верхней губы своей нижней губой. Узкие очки в псевдочерепаховой оправе, прикрывающие лицо женщины, чуть сползли на кончик носа.
— Здравствуй! — Поцеловав Кларисс в щеку, Ипполит вошел в квартиру.
Кларисс закрыла за собой дверь и, нажав на одну из кнопок управляющего щита, находящегося за дверью, зажгла телевизионную стену. Стена задергалась всеми цветами, затем остановилась, на ней возникло лицо дантиста Тома Бакли Джуниор — Президента Великих Соединенных Штатов.
— «Американцы! — начал он патетически. — Граждане! Великий Американский Народ!»
Только после этого Кларисс спросила Ипполита, повалившегося на единственный в однокомнатной квартире Кларисс старый, зеленым бархатом покрытый диван:
— Что случилось?
— Я бежал от дэмов. Через подземелья сабвея.
— Но почему? — Кларисс уселась рядом с Ипполитом, который глядел на большое розовое, во всю стену, лицо Президента.
— Мне шестьдесят пять. Демографический закон 316, пункт «B».
— Shit! — сказала Кларисс. — Что ты думаешь делать?
— Понятия не имею. Могу я принять ванну?
— Разумеется.
Спросив разрешения принять ванну, Ипполит, однако, не сдвинулся с места.
— «…наше основное достояние — трудолюбивый Американский Народ…» — сказал Президент и романтически прищурился, глядя в невидимую Ипполиту и Кларисс даль.
— Есть ли какая-нибудь возможность уладить дело? — Кларисс встала. — Может быть, Союз может что-нибудь сделать для тебя?
— Союз? Ты смеешься. Всеамериканский Союз Литераторов не пошевелит для меня пальцем, не говоря уже о том, что его рекомендация ничего не значит для всесильного Демографического министерства… Плюс… — Лукьянов улыбнулся, — официально я уже семь лет как не литератор. Моя последняя книга вышла сразу после войны, и с тех пор я живу на пособие ВСЛ, которого я не просил, но которое мне дали принудительно, поскольку отказали в лицензии. Чтобы не писал…
— «…Братский великий русский народ — народ коммунистической демократии, — пропел Президент, — в содружестве с которым мы неутомимо…»
Камера вдруг съехала с Президента и показала ряд сидящих сзади него членов правительства. Игнорируя десяток министров, камера наплыла на секретаря Департмента демографии. Сол Дженкинс сидел прямой и сухой в светло-зеленом костюме с красным галстуком и внимательно слушал Президента, может быть, выискивая в его речи слабые места, на которые он потом укажет Президенту.
— Дженкинсу — семьдесят три… — прокомментировала Кларисс и посмотрела на Лукьянова.
— Дженкинс необходим американскому Его Величеству народу… так решил сам Дженкинс. — Ипполит встал.
— Ебаный Великий Американский Народ вместе с ебаным Великим Русским Народом… нуждаются в гении Дженкинса… — Лукьянов ушел в ванную комнату, и Кларисс, задумчиво опять усевшейся на диван, было слышно, как Лукьянов открыл воду и заплескался, издавая звуки удовольствия.
— Нет, — Ипполит сел в темноте в углу комнаты на куче всевозможных тряпок, где ему постелила Кларисс (сама она разместилась на диване). Ипполит закурил. — Я вовсе не оспариваю их право сильного. Я только отказываюсь умирать, когда они хотят, чтобы я умер, Я хочу умереть тогда, когда я этого захочу. Вопреки их идиотским демографическим теориям, в шестьдесят пять лет я далеко не развалина физически, и мой мозг функционирует так же, как десять, двадцать и тридцать лет назад. Поэтому я буду жить. Так долго, как мне удастся…
— Но системы контроля… — тихо сказала Кларисс из темноты. — Без айдентити-кард…
— Но существует же преступность, которую им так и не удалось уничтожить, вопреки их декларациям. Я предполагаю, что раз есть преступность, то, очевидно, есть и какое-то количество индивидуумов, существующих вне закона…
— Да, но ты знаешь, как они рискуют, как суровы законы…
— А что мне терять?
Они замолчали. Внезапно улица за окнами погрузилась в темноту, только светофоры остались исполнять свой долг. Электричество на улицах отключали ровно в десять. Энергетический кризис, о временности которого говорили с самого конца войны, продолжался, и ночами улицы не освещались.
