— Нам понадобится новый лорд-казначей. Если б в Долине Арен не было так неспокойно, я бы вызвала Петира Бейлиша, но… я хочу испробовать на этой службе сира Хариса. Он справится не хуже Джильса, и еще он не кашляет.

— Сир Харис Королевский Десница. — Напомнила Таэна.

«Сир Харис — заложник, и не справляется даже с этой ролью».

— Пришло время подыскать для Томмена более могущественную Десницу.

Лорд Ортон оторвал свой взгляд от дна кубка.

— Могущественную. Конечно. — Он замешкался. — А… кого?

— Вас, милорд. У вас это в крови. Ваш дед занял место моего отца на службе Десницы у Эйериса. — Конечно, замена Тайвина Ланнистера на Оувена Мерривезера выглядела заменой боевого коня ослом, но Оувен, когда его назначил Эйерис, уже был глубоким стариком, приятным, но беспомощным. Его внук был моложе, и… — «Что ж, за то у него сильная жена». — Как жаль, что Таэна не может стать Десницей. Она была втрое мужественнее своего супруга, и гораздо веселее. Однако, она была мирийкой по рождению и женщиной, поэтому достаточно Ортона. — Не сомневаюсь, что вы гораздо способнее сира Хариса. — «Даже содержимое моего ночного горшка куда способнее Хариса». — Вы согласны на эту службу?

— Я… да, конечно. Ваше Величество оказывает мне великую честь.

«Куда большую, чем ты заслуживаешь».

— Вы отлично служили мне судьей, милорд. И продолжите служить в этом качестве, в эти… тяжелые времена. — Когда она заметила, что Мерривезер уловил ее намек, королева повернулась к певцу. — Нужно наградить и тебя тоже. За все сладкие песни, что ты исполнял во время нашей трапезы. Боги наделили тебя великим талантом.

Певец поклонился.

— Ваше Величество очень добры.

— Доброта тут ни при чем. — Ответила Серсея. — Одна правда. Таэна сказала мне, что тебя зовут Голубым Бардом.

— Это так, Ваше Величество. — Сапоги певца были из мягкой голубой телячьей кожи, его штаны из прекрасной голубой шерсти. Шелковая туника была бледно-голубого цвета с вставками из переливчатого голубого атласа. Он зашел даже настолько, что выкрасил волосы в голубой цвет на манер тирошийцев. Его длинные вьющиеся волосы спадали до плеч, и пахло от них так, словно он с головой выкупался в розовой воде. — «Без сомнения, в воде из голубых роз. По крайней мере, зубы у него белые». Зубы были отличные, и нисколько не кривые.

— У тебя есть другое имя?

На его щеках выступил намек на румянец.

— Мальчишкой меня звали Ватом. Отличное имя для пахаря, но не подходит для артиста.

Глаза Голубого Барда были того же оттенка, что и у Роберта. За одно это она его возненавидела.

— Теперь мне понятно, почему ты стал любимчиком леди Маргери.

— Ее Величество очень добра ко мне. Она говорит, что я дарю ей наслаждение.

— О, нисколько не сомневаюсь. Можно взглянуть на твою лютню?

— Как будет угодно Вашему Величеству. — За любезностью он скрывал легкий намек на беспокойство, но все равно отдал свою лютню. Он не посмел отказать королеве.

Серсея дернула струну и, услышав звук, улыбнулась.

— Сладко и печально, как сама любовь. Скажи мне, Ват… когда ты впервые переспал с Маргери — до ее свадьбы с моим сыном или после?

Какое-то мгновение он не мог понять, что происходит. Но когда уловил смысл происходящего, у него глаза вылезли на лоб:

— Ваше Величество ошибается. Клянусь вам, я никогда…

— Лжец! — Серсея ударила лютней по лицу певца с такой силой, что во все стороны полетели куски и щепки крашенного дерева. — Лорд Ортон, позовите стражу. Пусть эту тварь уведут в темницу.

Лицо лорда Мерривезера от страха покрылось испариной.

— Эта… ох, эта подлость, что… он соблазнил королеву?

— Боюсь, все вышло с точностью до наоборот, но это не меняет сути. Он все равно преступник. Пусть споет для лорда Квиберна.

Голубой Бард весь побелел.

— Нет, — на его губах, в том месте, где пришелся удар лютни, лопнул кровавый пузырь. — Я никогда…

Когда Мерривезер взял его за руку, он закричал:

— Мать всевышняя, будь милостива! Нет!

— Я не твоя мать, — откликнулась Серсея.

Даже в темнице все, чего они добились, были отрицания, молитвы и просьбы о пощаде. Уже скоро меж выбитых зубов по подбородку текла кровь, и он многократно обмочил свои голубые штаны, но по- прежнему цеплялся за свою ложь.

— Может статься так, что мы взяли не того певца? — Спросила Серсея.

— Все возможно, Ваше Величество. Но не бойтесь. Еще до рассвета он во всем сознается. — Внизу, в темнице, Квиберн носил потрепанную одежду из шерсти и кожаный фартук, какие используют кузнецы. Обернувшись к Голубому Барду он произнес:

— Извини, если стражники были с тобой грубы. Они не обучены хорошим манерам, — его голос прозвучал с заботой и добротой. — Все, что нам от тебя требуется, это правда.

— Я и рассказал вам правду, — захныкал певец. Он был накрепко прикован железными кандалами к холодной стене.

— Нам лучше знать. — У Квиберна в руке появилась бритва. Ее лезвие тускло сверкнуло в свете факела. Он начал срезать с узника одежду клочок за клочком, пока на нем из одежды не остались одни голубые сапоги. Серсею позабавило, что волосы у него между ног оказались рыжего, а не голубого цвета.

— Расскажи, как ты ублажал малютку-королеву?! — Потребовала она.

— Я никогда… я только пел, больше ничего. Пел и играл. Ее дамы могут вам подтвердить. Они всегда были с ней. Ее кузины.

— И скольких из них ты вовлек в свои половые сношения?

— Ни одной. Я простой певец. Прошу вас.

Квиберн произнес:

— Ваше Величество, возможно этот бедолага просто играл для Маргери, пока она принимала других любовников.

— Нет. Пожалуйста. Она никогда… я только пел. Пел…

Лорд Квиберн провел рукой по груди Голубого Барда.

— Во время ваших любовных утех она целовала твои соски? — Он взял один пальцами и сильно сжал. — Некоторым мужчинам это нравится. У них соски такие же чувствительные, как у женщин. — Мелькнуло лезвие, певец завизжал. На его груди словно открылось кровоточащее око. Серсее стало дурно. Часть ее хотела закрыть глаза, отвернуться, приказать остановиться. Но она была королевой, а перед ней был преступник. — «Лорд Тайвин ни за что бы ни отвернулся».

Под конец Голубой Бард рассказал им всю свою жизнь, начиная с рождения. Его отец был бакалейщиком, и Ват рос в лавке, но ему больше нравилось играть на лютне, чем торговать. В двенадцать лет он сбежал с труппой бродячих музыкантов, представление которых увидел на ярмарке. Перед тем, как попасть в Королевскую Гавань с надеждой попытать счастья при дворе, он обошел половину Раздолья.

— Счастья? — Усмехнулся Квиберн. — Женщины теперь это так называют? Боюсь, тебе слишком повезло, мой друг… но ты пытал счастья не у той королевы. Истинная стоит перед тобой.

«Да», — И за это Серсея тоже винила Маргери Тирелл. Если б не она, Ват мог бы прожить долгую жизнь, пел бы свои песни, спал со свинарками и фермершами. — «Это ее интриги толкнули меня на подобный шаг. Она запятнала меня своим коварством».

К рассвету высокие сапоги певца были полными крови, но он рассказал им, как Маргери ласкала себя, наблюдая, как ее кузины ублажали его ртом. В другой раз он пел ей, пока она ублажала свою похоть с