— Нет, я обслуживаю только вечером. Днем подают Ивонна и Джим, он хозяин. Нет, меня не было. Что?

— Говорите громче. Что? Нет, ничего не знаю ни про какую лотерею. Что?

— Нет, ничего не знаю. Не ложьте трубку, я позову Джима.

Буфетчица зажала отверстие трубки ладонью и попыталась перекричать шум.

— Эй, Джим, тут парень звонит и говорит, он выиграл в лотерею. Говорит, у него тридцать седьмой билет и он выиграл.

— Нет, выиграл парень, который сидел в буфете, — зычно отозвался буфетчик.

— Он спрашивает: его билет у нас?

— Почем он знает, что он выиграл, если у него нет билета?

— Джим говорит, почем вы знаете, что вы выиграли, если у вас нет билета? Что?

Она снова закрыла ладонью отверстие трубки.

— Джим, он мне совсем закрутил голову. Говорит, на билете номер.

— Само собой, на билете номер, это же лотерейный билет, пропади он пропадом.

— Он говорит, на билете номер телефона.

— Давай ложь трубку и обслуживай клиентов, черт побери.

К западу отсюда, в точке, отделенной от буфета и Артура восемью часами лета, на пляже в полном одиночестве сидел человек и оплакивал одну непостижимую утрату. Он мог переживать свою утрату лишь частями, капля за каплей, потому что вся целиком она была так велика, что ни одна живая душа не смогла бы ее вынести.

Он смотрел, как набегают на песок высокие, величавые волны Тихого океана, и ждал, ждал, когда придет пустота, которая, он знал, должна прийти. Когда же приходило время ей прийти, она не приходила, а меж тем день неторопливо клонился к вечеру, и солнце ныряло в морские волны, и наступала новая ночь.

Мы не станем называть этот пляж, поскольку рядом стоял частный дом этого человека. Скажем лишь, что это была маленькая песчаная полоска, крохотный отрезок длинного побережья, которое, вырвавшись за границы Лос-Анджелеса, поворачивает к западу («Путеводитель» в одной главе отзывается о городе Лос- Анджелес как о «сборище болванов, хулиганов, наркоманов и прочих павианов, а также иной всевозможной дряни», а в другой, написанной всего несколькими часами позже, сравнивает его с «несколькими тысячами квадратных километров, заваленных рекламой „Америкэн экспресс“, но без присущего этой компании чувства моральной ответственности. Вдобавок местный воздух по неизвестным причинам имеет очень желтый цвет»).

Взяв курс на запад, побережье вскоре меняет свои планы и сворачивает на север, к туманному заливу Сан-Франциско. «Путеводитель» сообщает об этом городе следующее: «Симпатичное местечко. Очень трудно отделаться от впечатления, что город сплошь населен нашим братом — космическими пришельцами. Вместо „Здрасте“ они тут же, не сходя с места, сочинят для вас новую религию. Пока вы не обосновались и не освоились в этих местах, на любые три вопроса из любых четырех лучше отвечать „нет“, ибо события здесь происходят странные, порой смертельно опасные для неискушенного космического странника». Такое вот побережье: на сотни километров — то песок, то скалы, тут пальмы, там белогривые волны. И закаты. Побережье в целом «Путеводитель» характеризует кратко: «Отпад. Полный».

И вот на безвестном отрезке этого «полного отпада» стоял дом этого безутешного человека, человека, которого многие считали сумасшедшим. Но только потому, как он сам охотно пояснял, что это соответствовало действительности.

Сумасшедшим его считали по целому бесконечно долгому ряду причин — в том числе потому, что дом у него был особенный, неприлично особенный даже для этой местности, застроенной сплошь особенными и неповторимыми домами.

Дом этого человека назывался «За пределами психушки».

Человека звали заурядным именем Джон Уотсон, хотя он больше любил, чтобы его величали Медведь Здравоумный. И некоторые друзья скрепя сердце так его и именовали.

В доме у него хранилось несколько затейливых вещей, в том числе сосуд из серого стекла, на котором было выгравировано шесть слов.

Об этом человеке мы поговорим попозже: это всего лишь интермедия, чтобы посмотреть, как садится солнце, и отметить, что он тоже смотрит, как оно садится.

Он потерял все, что было ему дорого на свете, и теперь просто сидел и ждал конца света — ни сном ни духом не ведая, что конец света уже был да сплыл.

После того мерзкого воскресенья, когда Артур перерыл мусорные ящики на заднем дворе буфета в Тонтоне и ничего не нашел: ни лотерейного билета, ни номера телефона, — он перепробовал все способы отыскать Фенчерч, и чем больше он пробовал, тем больше проходило дней и недель.

Артур рвал и метал, полный ненависти к себе, к судьбе, ко всему свету и даже к погоде. Объятый горем и яростью, он даже пошел в кафе при бензоколонке, где был перед самой встречей с Фенчерч.

— А уж когда моросит, у меня все внутри переворачивается.

— Будьте добры, заткнитесь. Я устал от этих ваших «моросит», — огрызнулся Артур.

— Я бы заткнулся, если бы заткнулся этот фонтанчик.

— Послушайте…

— Но я вам говорил, что будет, когда этот дождик отморосит?

— Нет.

— Град.

— Что?

— Град пойдет.

Артур оторвал взгляд от чашки кофе и уставился на гнусную окружающую действительность. Нет смысла сидеть в этом кафе, осознал он, ведь его пригнало сюда суеверие, а не логика. Однако, словно искушая Артура, судьба решила показать, что совпадения бывают, и вновь свела его с тем самым шофером, который встретился ему в прошлый раз.

Артур отчаянно старался не обращать внимания на соседа по столику, но чувствовал, что этот нудный разговор затягивает его, как бездонное болото.

— Кажется, — вяло проговорил Артур, проклиная себя за мягкотелость, — дождь скоро прекратится.

— Ха!

Артур только пожал плечами. Надо уйти. Вот что надо сделать. Надо просто уйти.

— Дождь не прекращается никогда! — напыщенно изрек шофер.

И грохнул по столу кулаком, пролив свой чай, и на миг показалось, что это не от чая, а от него самого идет пар.

Нельзя просто уйти, не ответив на подобное заявление.

— Нет, прекращается, — не согласился Артур.

Едва ли такое опровержение можно назвать вежливым, но Артуру надо было это сказать.

— Дождь… идет… всегда, — ударяя кулаком по столу в такт словам, бушевал шофер.

Артур покачал головой.