для сына. Из серебра оставим только по солонке и по чаше – для священных обрядов в честь домашних богов, медной монеты – по пяти тысяч ассов. Все прочее снесем в казну и никаких постановлений принимать не будем, чтобы это добровольное приношение пробудило дух благородного соперничества сначала во всадническом сословии, а там и 9 целом народе. Если общественным интересам ничто не угрожает, мы можем быть спокойны и за собственное добро. Предав общее дело, напрасно хлопотать о своем!

Дружное одобрение и благодарность были ответом консулу. На другой день сенаторы понесли к казначеям золото, серебро, медную монету, и каждый хотел попасть в списки первым или одним из первых, так что казначеи не успевали принимать, а служители – записывать. Единодушному примеру сената последовали, как и предсказывал консул, всадники, всадникам – народ.

Падение Капуи насторожило против Ганнибала многих его союзников, и пуниец испытывал немалую тревогу. Разместить гарнизоны по всем союзным городам он не мог – не хватило бы войска, и вот, жестокий и алчный от природы, он решил разграбить все, что не в силах был сохранить, так чтобы врагу не досталось ничего, кроме развалин. По-Яорное решение! И не только позорное, но и вредное, потому что страдания ни в чем не повинных людей не только их самих делали заклятыми врагами карфагенян, но и для прочих служили уроком и предостережением.

Такой урок извлекли для себя и жители города Салапии[73]. Салапия перешла на сторону Ганнибала, но там попрежнему существовала влиятельная римская партия, которую возглавлял Блаттий. Он тайно завязал связь с Марцеллом и обещал ему сдать город. Исполнить это обещание было, однако же, невозможно без поддержки и соучастия Дазия, главы другой партии, карфагенской. Блаттий долго колебался и, не видя иного выхода, отважился переговорить с Дазием начистоту. А Дазий тут же донес Ганнибалу, и пуниец вызвал обоих к себе на суд. Уже стоя перед возвышением, на котором сидел карфагенский военачальник, и воспользовавшись тем, что Ганнибала отвлекло какое-то неотложное дело, Блаттий наклонился к Дазию и зашептал ему на ухо, снова склоняя к измене. Пораженный Дазий воскликнул:

– Да что ж это такое! Ты опять за свое, и на глазах у самого Ганнибала!

Но на этот раз Ганнибал и его приближенные не поверили Дазию – дерзость Блаттия была так велика, что казалась просто немыслимой; и карфагеняне подумали, что донос вызван личною враждою, неизбежною, когда двое очень влиятельных людей соперничают из-за главенства в своем городе.

С тем обоих и отпустили.

Теперь Блаттий взялся за дело еще смелее и упорнее. Он вновь и вновь твердил Дазию, какие выгоды им самим и отечеству сулит возвращение к союзу с Римом и как опасно оставаться в дружбе с Ганнибалом, – и Дазий уступил. К сожалению, не обошлось без кровопролития. Салапию караулили пятьсот нумидийцев – лучшие воины во всей Ганнибаловой коннице, и. хотя Марцелл проник в город украдкою, хотя для конного сражения места в городской тесноте нет, нумидийцы схватили оружие и бились до тех пор, пока не полегли почти все. Эта утрата была для Ганнибала больнее, чем потеря Салапии, потому что он утратил свое неоспоримое превосходство в коннице, которым обладал не прерывно с начала войны.

Большая часть года уже истекла, когда консул Марк Валерий прибыл в Сицилию. Уладив прежде всего дела сиракузян, он повел свои легионы к Агригенту, в котором все еще стоял сильный карфагенский гарнизон. Командующим был Ганнон, а главная сила карфагенян по-прежнему заключалась в Муттине и его нумидийцах. Муттин носился по всему острову, грабя римских союзников, и ни оружием, ни хитростью его нельзя было остановить или отрезать ему обратный путь в Агригент. Ганнон до того завидовал Муттину и его славе, что уже и самые успехи пунийцев были ему не в радость. В конце концов он передал начальствование конницей своему сыну, рассчитывая, что вместе с властью отнимет у Муттина и уважение нумидийцев. Но вышло совсем наоборот: завистливая ненависть командующего лишь укрепила любовь воинов к Муттину. А сам Муттин не стал покорно терпеть незаслуженную обиду и, тайно посылая надежных людей к римскому консулу, повел переговоры о сдаче Агригента. Нумидийцы захватили приморские ворота, стражу частью перебили, а частью прогнали и впустили римлян, которые, по уговору, прятались невдалеке. Римский отряд был уже у городской площади. Только тут Ганнон, заслышав шум, выбежал из дому и, полагая, что это бунтуют нумидийцы, – как они и раньше бунтовали не раз, – отправился усмирять бунт. Но навстречу ему двигаюсь громадная толпа, он услыхал издали знакомый воинский клич римлян и поскорее повернул обратно. Через протвоположные ворота выскользнул он из города и вместе Эпикидом и немногими воинами и слугами спустился к морю. Здесь, на свое счастье, они нашли маленькое суденышко и уплыли в Африку, оставивши врагу остров, за который столько лет шла упорная борьба. А пунийские воины Агригенте и их союзники-сицилийцы все до последнего погибли под мечами римлян. Правителей Агригента Марк Валерий приказал высечь розгами и обезглавить; остальных граждан и добычу он продал с торгов, вырученные деньги отправил в Рим. Когда молва о судьбе Агригента разнеслась по Сицилии, запросили пощады и мира почти все, кто еще не изъявил покорности. Когда вся Сицилия сложила оружие и все виновные понесли наказание, консул заставил сицилийцев обратиться к земледелию, чтобы их остров кормил не только собственных обитателей, но опять, как в былые времена, сделался житницею для города Рима и для Италии.

На севере Сицилии, в Агатирне, скопилось около четырех тысяч темного и опасного сброда – изгнанники, неоплатные должники, уголовные преступники. Все они жили разбоем и грабежом на больших дорогах. Валерий перевез их в Италию, в Регий, где отряд отъявленных головорезов мог пригодиться, чтобы разорять земли Бруттия, верного Ганнибалу.

Так в том году полностью завершились военные действия в Сицилии.

В Испании Публий Корнелий Сципион ранней весною выступил из Тарракона к устью Ибера. Там он встретился с легионами, снявшимися с зимних квартир, и произнес перед ними речь, обращаясь по преимуществу к старым воинам, служившим еще под началом у его отца и дяди:

– Никогда ни один командующий не имел оснований благодарить своих воинов прежде, чем испытает их в деле. Но меня Судьба связала долгом благодарности к вам задолго до того, как я впервые увидел «Испанию и ваши лагери. Во-первых, я благодарен вам за преданность моему отцу и моему дяде, которую вы сохранили и после их гибели, во-вторых – за то, что вы спасли для всего римского народа, и в особенности для меня, нового наместника, эту провинцию, уже совсем было потерянную.

Но теперь наша задача – не самим удержаться в Испании, а выгнать отсюда пунийцев, не противника остановить на берегах Ибера, а самим переправиться на другой берег и повести войну там. Быть может, некоторым среди вас мой план покажется чересчур дерзким после поражений, память о которых еще так свежа. Нет человека, который помнил бы о них тверже меня, дважды осиротевшего, но всегдашняя участь нашего государства и всегдашняя его доблесть не велят предаваться отчаянию. Да, потому что всегда, во всех великих войнах, мы сперва терпели поражения, а потом побеждали.

Так было и в этой войне. Требия, Тразименское озеро, Канны, измена чуть ли не всей Италии, потеря чуть ли не всей Сицилии, Ганнибал у стен Рима – мы дошли до предела в наших бедствиях, но мужество римского народа осталось непоколебленным! Это оно все подняло вновь из пыли и грязи и все направило к лучшему. Вы, под началом моего отца, не дали Гасдрубалу прорваться к Альпам и дальше, и ваша победа в Испании предотвратила неминуемое поражение в Италии. Теперь, по милости богов, дела со дня на день идут все лучше. Сицилия отвоевана у врага. Ганнибал забился в дальний угол Бруттия и лишь о том молит бессмертных небожителей, чтобы убраться целым с нашей земли. Вправе ли мы теперь, пережив все несчастья и дожив до этой светлой и радостной поры, сомневаться в будущем?

Бессмертные боги и устами жрецов и гадателей, и в ночных сновидениях сулят мне успех. Собственная душа, которая всегда была для меня лучшим, самым верным пророком, подсказывает мне, что Испания – наша, что карфагеняне позором своего бегства покроют и сушу, и море! То же внушает и трезвый рассудок. Испанские союзники покидают пунийцев и ищут нашей дружбы. Между тремя карфагенскими вождями нет согласия, они почти враждуют друг с другом, их силы разделены натрое, а в отдельности ни один из них против нас не устоит.

Главное, воины, – будьте благосклонны к имени Сципионов, к их отпрыску, к новому ростку, которое