непрочной. Военные трибуны предупреждали, что враг прорвет этот строй в любом месте, где бы ни ударил, но здравые речи не могли коснуться ни душ, ни хотя бы слуха безумцев.

Римляне не выдержали не только первого удара карфагенян, но даже первого их крика. Претор Фульвий был схож с Марком Центением Пенулой глупостью и легкомыслием, но не силою духа. Увидев, что его люди в смятении, он схватил коня и бежал первым в сопровождении и под прикрытием двух сотен всадников. Зато из восемнадцати тысяч его подчиненных уцелело не более двух тысяч – остальных карфагеняне обошли, стиснули с тыла и с обоих флангов и перебили. Римский лагерь, целый и невредимый, достался пунийцам.

Когда об этих несчастьях, следовавших одно за другим, стало известно в Риме, скорбь и страх объяли город. Но удачные до сих пор действия консулов не дали унынию взять верх окончательно. Сенат приказал консулам собрать остатки разгромленных войск и позаботиться, чтобы беглецы, отчаявшись, не сдались добровольно в плен, как случилось после поражения при Каннах. Претору Публию Корнелию поручен розыск дезертиров из войска Тиберия Гракхй, а заодно – и новый набор.

Консулы продолжали осаду Капуи. Прежде всего они запаслись хлебом, чтобы не пришлось терпеть нужды зимою, затем приступили к осадным работам. С трех сторон одновременно повели ров и вал с частыми редутами, намереваясь в скорейшем времени замкнуть кольцо вокруг города. Кампанцы пытались мешать работам, но все их атаки были отражены, и они перестали показываться за стенами.

Претор Публий Корнелий от имени сената распорядился, чтобы консулы, пока осадные работы еще не завершены, разрешили всякому, кто пожелает, беспрепятственно подкинуть Капую, забрав с собою имущество. Крайним сроком назначалась середина марта следующего года. Кто останется в городе после этого дня, пусть не ждет пощады ни себе, ни своему добру. Сообщение консулов кампанцы встретили насмешками, бранью и угрозами.

Из Лукании Ганнибал увел войско к Таренту. Снова пытался он взять крепость, и снова безуспешно. Тогда Он подступил к Брундизию, и здесь его разыскали послы из Капуи, сообщили, в каком отчаянном положении находится их город, и заклинали поскорее помочь. Ганнибал высокомерно ответил, что один раз уже избавил их от осады, избавит и в другой раз. С тем он и отпустил послов, которые насилу вернулись, домой, чудом пробравшись сквозь римские укрепления.

В первую пору осады Капуи пришла к концу затянувшаяся осада Сиракуз.

Ранней весной Марцелл после некоторых колебаний, двинуться ли ему к Агригенту против Гимилькона и Гиппократа или остаться на месте, решил все-таки завершить начатое. Но взять город силою было немыслимо – и с суши, и с моря он оказался неприступен, – удушить его голодом тоже не удавалось, потому что из Карфагена беспрерывно и почти беспрепятственно везли хлеб морем, и римский полководец обратился за поддержкою к сиракузским изгнанникам. Он просил их завязать переговоры с единомышленниками – врагами Карфагена и друзьями Рима – в самих Сиракузах и от его имени обещать сиракузянам свободу и независимость, если Сиракузы будут сданы. Люди в городе, однако же, сделались до крайности подозрительны и зорко следили друг за другом, так что случая вступить в переговоры не было очень долго. После нескольких неудачных попыток изгнанники заслали в осажденные Сиракузы раба, который выдал себя за перебежчика. Он встретился с друзьями изгнанников и передал им предложение Марцелла. Сиракузяне выскользнули из гавани в рыбачьей лодке, спрятавшись под сетями, обогнули Ахрадину и прибыли в римский лагерь. Эти поездки повторялись несколько раз, и в результате к заговору присоединилось человек восемьдесят. Все было готово, как йдруг некий Аттал явился с доносом к Эпикиду. Этот человек донес на приятелей и близких знакомых единственно из обиды – за то, что они не посвятили его в свои планы. Заговорщики погибли в страшных муках.

Итак, одна надежда рухнула, но тут же появилась новая. Сиракузяне отправили к македонскому царю посла – спартанца Дамиппа, и корабль попал в руки римлян. Эпикид прилагал все усилия к тому, чтобы выкупить пленника, не возражал против этого и Марцелл, потому что Рим искал дружбы с этолийцами[58], а этолийцы находились в союзе со Спартой. Для совещания об условиях выкупа избрали удобное для обеих сторон место – между римским лагерем и северною стеною города. Разглядывая стену вблизи, один из римлян сосчитал число рядов каменной кладки, прикинул в уме высоту каждого каждая и понял, что стена гораздо ниже, чем казалось ему и его товарищам, и что на нее можно взобраться по сравнительно коротким лестницам. С этими соображениями он пришел к Марцеллу; командующий выслушал его с интересом, но заметил, что по той же самой причине низкую часть стены охраняют особенно бдительно и что надо выждать удачного стечения обстоятельств.

Подошло празднество в честь богини Артемиды, которое сиракузяне справляли целых три дня, и перебежчик сообщил Марцеллу, что на праздничных пирушках будут пить больше обычного: съестных припасов, как всегда в осаде, не хватало, а вина было вдоволь, и Эпикид велел раздавать его даром.

Марцелл тут же созвал на совет военных трибунов. Отбираются лучшие воины, способные исполнить важное и рискованное дело, тайно сколачивают и связывают лестницы, и все войско получает распоряжение пораньше поужинать и лечь спать, потому что ночью будет штурм.

Когда стемнело и сиракузяне, пировавшие с середины дня, должны были уже захмелеть, Марцелл приказывает одному манипулу нести лестницы. Около тысячи воинов, цепочкой, в полной тишине, крадутся к назначенному месту. Без шума и суматохи первые поднялись на стену; за ними, ободренные их примером, один за другим последовали остальные. Тысяча воинов заняла часть стены и двинулась к Гексапилу, нигде не встречая ни души – караульные пьянствовали в башнях и либо уже спали, либо всё еще пили, с трудом разлепляя отяжелевшие веки. Нескольких спящих нашли в постелях и тут же убили. От Гексапила штурмовой манипул подал знак трубою, призывая прочих. Тут тишина была сразу нарушена и криками тех, кто карабкался на стену, и стуком топоров, которыми выламывали калитку подле Гексапила. Римляне ворвались в Эпиполы[59], где стражи было очень много и обман был уже ни. к. нему, скорее требовалось запугать врага до беспамятства. Когда загремели трубы и крики воинов, караульные, вообразив, что захвачен весь город, помчались по стене или попрыгали вниз. Здесь же, на стене, очутилась толпа горожан; в страхе они бросались то в одну сторону, то в другую, сметая на своем пути остатки караулов. Но большинство сиракузян еще понятия не имело о случившемся; в городе таких размеров, как Сиракузы, вести, из одного квартала не скоро достигают остальных. Лишь на рассвете, когда Марцелл, выломав все шесть ворот Гексапила, ввел все свое войско, сиракузяне очнулись от хмельного оцепенения и кинулись к оружию, но слишком поздно.

Эпикид с отрядом наемников выступил с Острова в твердой уверенности, что лишь очень немногие враги перебрались через стену по небрежности стражи и что он легко выбьет их обратно. Встречных, которые от ужаса едва могли говорить, он успокаивал, повторяя, что они попусту сеют панику и что все далеко не так страшно, как им кажется. Но, увидев собственными глазами римских солдат в Эпиполах и повсюду вокруг, он лишь приказал своим метнуть копья и поспешно вернулся назад, в Ахрадину. Не врага боялся Эпикид, а измены у себя за спиной – как бы скрытые ненавистники пунийцев не воспользовались всеобщим смятением и не закрыли ворота Ахрадины и Острова.

Марцелл, взойдя на стену и увидев с высоты город – один из самых прекрасных в мире в те времена, – заплакал. Плакал он не только от радости, но и скорбя о древней славе Сиракуз. Он вспоминал войны, которые счастливо вел этот город с могучими заморскими державами, вспоминал многочисленных правителей и царей, и прежде всех Гиерона, верного друга римского народа. И вся эта слава, все богатство и великолепие за какой-нибудь час могли утонуть в пламени и обратиться в прах и пепел.

С этими мыслями он призывает сиракузских изгнанников и велит, чтобы они еще раз попытались склонить неприятеля к сдаче. Но ворота и стены Ахрадины обороняли главным образом римские перебежчики, у которых в случае мира или перемирия никакой надежды на спасение не было. Они не стали говорить с посланцами Марцелла и даже не разрешили им подойти к стене.

Тут Марцелл направился к Эвриалу. Это холм на самом краю Эпипол, он нависает над дорогою, которая ведет в глубь острова и очень удобна для подвоза продовольствия. На вершине холма стояла крепость, которою командовал назначенный Эпикидом грек Филодем. Марцелл послал к нему именитого сиракузянина, одного из убийц Гиеронима. На предложение сдаться Филодем отвечал пространными и туманными речами, и посланец вернулся ни с чем. Начальник крепости явно выгадывал время, чтобы дождаться Гиппократа с Гимильконом и впустить к себе карфагенян: тогда римское войско, зажатое в городских стенах, было бы наверняка истреблено. Убедившись, что Эвриал не взять ни силою, ни хитростью, Марцелл поставил лагерь