появлении зари.

Я был ослеплен. Я слишком долго находился вдали от солнца и от людей.

Я повернул к востоку, чтобы оставить в стороне это воскресшее, так быстро залечившее раны чудо и выйти на открытое пространство за старым палисадом, виноградниками и рощами, туда, куда я спустился с небес на белом коне, туда, где мы с ней, охваченные жарким пламенем любви, едва не просмотрели сигнал, поданный нам пламенем горящих доков. На дороге, недалеко от границы Пальмового квартала, я повстречал женщину.

Судя по виду, она была рабыней богатого аристократа, скорее даже наложницей, потому что одета была красиво и по моде; за ней шел ее собственный раб, державший зонтик от солнца над ее курчавой головой. К поясу его была привязана дубинка для защиты от слишком назойливых горожан. Она вышла из ворот большого дома, стены которого были украшены изображениями кошек – я потому и заметил девушку, что остановился посмотреть на этих кошек – неизменный символ Уастис. Девушка шла в одном направлении со мной и плакала.

Но, когда она заметила меня, плач ее прекратился. Она поднесла руку ко рту и остановилась, как будто перед ней разверзлась пропасть. Ее раб, увидев это, шагнул вперед, сердито глядя на меня, и сказал, что, пока он рядом, никакая опасность ей не грозит. Но она ответила:

– Нет, Чэм. Все в порядке. Этот господин не причинит мне вреда. – Затем, продолжая слегка всхлипывать, она приблизилась ко мне.

Не помню точно, что я чувствовал в тот момент. Я был уверен, что она узнала меня и ясно было, что она хотела меня о чем-то попросить. И я уже знал о чем.

Она была масрийкой, высокой и стройной. И, выгляди она немного повеселей, она была бы очень похожа на Насмет.

– Извините, я, наверное, сошла с ума, – произнесла она. – Не может этого быть, нам ведь сказали, что он мертв, уже тридцать дней как мертв и тайно похоронен по приказу императрицы.

Мне нечего было ответить. Она продолжала:

– Но я его часто видела здесь, в Пальмовом квартале. Он был волшебником и мог вылечить любую болезнь. Возможно ли, мой господин, что Вазкор – это вы?

Сам того не желая, я ответил:

– Ну а если бы я был Вазкором?

Из глаз ее хлынули слезы. Она тоже упала на колени.

– О, господин мой. Мой ребенок. Говорят, что вы больше не занимаетесь целительством, но я заплачу сколько угодно. Мой хозяин богат и благосклонен ко мне – все, что угодно, мой господин.

Раб, до сих пор стоявший рядом и слушавший наш разговор, подошел к ней и положил руку ей на плечо.

– Не надо, госпожа. Даже если это Вазкор, он все равно ничего не сможет сделать. Ваш ребенок умер прошлой ночью. Вы об этом знаете. Мы все об этом знаем и очень печалимся, и ваш хозяин тоже. Но сделать ничего нельзя.

Но молодая женщина обратила ко мне свое лицо, залитое слезами, сквозь которые глаза ее горели надеждой, и сказала:

– Вазкор мог бы воскресить мое дитя. Он умел воскрешать мертвых. Ах, мой господин, верните жизнь моему ребенку.

Сурового воина не учат плакать в дни сражений, не знает слез и надменный властитель. И все-таки однажды наступает час, когда от легкого удара расколется скала и оттуда хлынет поток воды. Судьба благосклонна к женщинам – они могут смыть все свои земные раны слезами. Они, как чудодейственный бальзам, всегда приносят облегчение.

На меня внезапно нахлынули воспоминания, и я отвернулся от нее, чтобы скрыть свои слезы.

Легче спрятать рану, чем скрыть от женщины, что ты плачешь. Она моментально обо всем догадалась и тут же совершенно переменилась. Она поднялась, обняла меня и прижала к себе, как ребенка, как своего собственного ребенка, которого уже не было и которого я не мог ей вернуть. Сразу все поняв, она больше ни о чем не просила. Ничего не ожидая взамен, она хотела лишь утешить меня, и я в самом деле нашел утешение на этой покрытой листвой улице, рядом с разрисованным домом, в присутствии раба, со скучающим видом ожидавшего, когда мы закончим свои излияния.

Наконец источник иссяк. Ее слезы тоже высохли. Она сказала, что идет на гору к богине, могущественному божеству, расточающему покой и утешение, и что я тоже должен пойти, чтобы обрести покой и утешиться. И после того, что произошло между нами, я согласился.

Земля перед старым палисадом была изуродована отметинами, оставшимися от погребальных костров. Я уже был здесь, но это не сразу пришло мне в голову, потому что теперь я смотрел на местность при дневном свете и с другой точки зрения. Мой друг провел меня к жертвеннику богини, стоящей над Полем Льва, местом дуэлей. И здесь, на глазах богини, я победил Сорема, а затем и остальных. Потом, чтобы лучше видеть хессеков, карабкающихся по северной стене, я богохульственно сжег черный мак на алтаре.

Теперь там не было мака, на алтаре лежало несколько золотисто-зеленых колосьев пшеницы и стоял горшок с медом. Ступени поросли вереском, и я подумал, почему их никто не расчистит, разве они не почитают эту богиню? Но, видя мой недоуменный взгляд, моя спутница объяснила, что богиня любит, когда рядом растет что-то живое. И все, что ей приносят в жертву, даже цветы, не срывают специально для нее, а берут то, что все равно уже сорвано.

– По-видимому, она оставила вам четкие указания, – сказал я.

– Ах, нет, она ни о чем не просила. Приносить жертву, какой бы маленькой она ни была, дарить что-то – прежде всего хорошо для нас самих. – Она принесла богине сосуд с коричным маслом. Она снова заплакала, и слезы ее потекли вместе с маслом, омывая каменный алтарь; по воздуху разнесся приятный запах. Она наклонилась и зашептала молитву. Я вслед за Чэмом отошел в сторону, чтобы дать ей спокойно помолиться. Вскоре она позвала меня; лицо ее изменилось: не то чтобы оно стало веселее, но она немного успокоилась.