не полететь под гору вниз головой. Потом она пробежала по лесу меж сосен и елей к прогалине, где бил родник. Но, не успев добежать, она остановилась как вкопанная. Кто-то сидел на камне у ручья. И это был не кто иной, как Маттис! Она узнала темную кудрявую голову, и сердце ее дрогнуло. Стоя у березы, она начала тихо плакать. И тут она увидела, что Маттис тоже плачет, да, плачет, точно так же, как тогда, во сне. Сидит один в лесу и плачет. Он еще не заметил ее. Но вот он поднял голову и увидел Ронью. Тогда он закрыл глаза рукой, чтобы скрыть слезы. Этот жест был такой беспомощный и отчаянный, что она не выдержала. С криком она бросилась ему на шею.

— Дитя мое, — шептал Маттис, — дитя мое…

Потом он громко крикнул:

— Дитя мое снова со мной!

Ронья роняла слезы ему на бороду и повторяла:

— Теперь я твое дитя, Маттис? Я в самом деле опять твоя дочка?

А Маттис отвечал, плача:

— Да, ты всегда была моей дочерью, Ронья, дитя мое. Я плакал по тебе день и ночь. Боже мой, как я страдал!

Он отодвинул ее слегка от себя, чтобы видеть ее лицо, и покорно спросил:

— Правду говорит Лувис, будто ты вернешься домой, если я попрошу тебя об этом?

Ронья промолчала. И в эту минуту она увидела Бирка. Он стоял в березняке, бледный и печальный. Нет, я не хочу, чтобы он страдал. Бирк, брат мой, о чем ты сейчас думаешь, о чем печалишься?

— Это правда, Ронья, что ты пойдешь теперь со мной домой? — снова спросил Маттис.

Ронья не отвечала и смотрела на Бирка. «Бирк, брат мой, ты помнишь водопад Ревущий?»

— Идем, Ронья, домой! — сказал Маттис.

Бирк знал, что пришло время. Время сказать Ронье «прощай» и с благодарностью вернуть ее Маттису. Другого выхода нет, ведь он сам этого желал. И он давно знал, что так будет. Отчего же все-таки ему так больно? «Ронья, ты не можешь понять, что я сейчас чувствую! Уходи скорее!»

— Правда, я тебя не просил еще об этом, — продолжал Маттис. — Но я прошу тебя сейчас. Очень прошу, пойдем домой!

«Так трудно мне еще никогда не было», — думала Ронья. Она должна ответить Маттису сейчас. Это убьет его, но она должна ответить ему. Что она останется с Бирком. Что она не может оставить его одного замерзать в зимнем лесу, — «Бирк, брат мой, ничто не может разлучить нас ни в жизни, ни в смерти, разве ты не знаешь этого?»

Маттис только сейчас заметил Бирка. Он тяжело вздохнул, но после крикнул:

— Бирк, сын Борки! Поди-ка сюда, я хочу сказать тебе пару слов.

Бирк неохотно подошел ближе, но остановился на расстоянии. Он угрюмо посмотрел на Маттиса и спросил:

— Что тебе надо?

— Да надо бы отлупить тебя, но я не стану этого делать. Вместо этого буду просить тебя: пойдем, Бога ради, со мной в замок! Не подумай, что ты мне очень нравишься! Но ты, я вижу, очень нравишься моей дочке, может, и я когда-нибудь полюблю тебя. У меня было время обо всем поразмыслить.

Когда до Роньи дошло, что сказал отец, внутри у нее словно что-то оборвалось и зажурчало. Слова отца заставили растаять мерзкий ледяной ком, стоявший у нее в горле последнее время, превратили его в весенний ручей. Какое счастье, что ей теперь не нужно выбирать между Бирком и Маттисом. Ведь она любит их обоих. Теперь ей не придется терять одного из них! Ну разве это не чудо? Она бросила на Маттиса взгляд, полный любви и благодарности. А потом поглядела на Бирка и поняла, что он вовсе не рад. В его глазах она прочла замешательство и подозрение. Ей стало страшно. До чего же упрямым и норовистым он может быть! Неужели он не захочет понять, что для него лучше, и не пойдет с ними?

— Маттис, — сказала она, — я должна поговорить с Бирком наедине!

— А зачем? — спросил Маттис. — Ну да ладно, я пойду пока погляжу на свою старую Медвежью пещеру. Только договаривайтесь побыстрее, нам пора домой!

— Домой! — воскликнул Бирк с горькой усмешкой, когда Маттис скрылся из виду. — В чей дом? Неужто он думает, что я соглашусь стать у его разбойников мальчиком для битья? Да ни за что на свете!

— Мальчиком для битья? Какой же ты дурак! — ответила разъяренная Ронья. — Так ты считаешь, что лучше замерзнуть насмерть в Медвежьей пещере?

Бирк помолчал, потом ответил:

— Пожалуй, лучше!

— Жизнь свою нужно беречь, ясно тебе? Если ты останешься на зиму в Медвежьей пещере, погубишь свою жизнь! И мою тоже!

— Это еще что? Как я могу погубить твою жизнь?

И тут Ронья в ярости и отчаянии крикнула:

— Да потому, что я останусь с тобой, дурак ты этакий! Хочешь ты этого или нет!

Бирк долго стоял молча и смотрел на нее, а потом сказал:

— Знаешь ли ты, что говоришь, Ронья?

— Да, знаю! — крикнула Ронья. — Разлучить нас ничто не может! И ты это знаешь, баранья башка!

И тут на лице Бирка засияла счастливая улыбка, и лицо его стало таким красивым!

— Я вовсе не хочу погубить твою жизнь, сестренка! И пойду за тобой, куда хочешь. Если даже мне придется жить у разбойников Маттиса, пока я не сдохну!

Они погасили огонь и уложили свои вещи. Покидать Медвежью пещеру было нелегко.

— Следующей весной мы снова поселимся здесь! — тихонько шепнула Ронья Бирку на ухо, чтобы зря не расстраивать Маттиса.

— Тогда снова начнется настоящая жизнь! — сказал весело Бирк.

Маттис тоже был рад. Он шагал по лесу впереди детей и пел так громко, что все дикие лошади испуганно шарахались от них. Все, кроме Шалого и Дикого, которые стояли смирно, думая, что сейчас они снова поскачут наперегонки.

— Не сегодня, — сказала Ронья, поглаживая свою лошадь, — но, может, уже завтра. Может, будем скакать каждый день, если только снега выпадет не слишком много!

А Бирк похлопал Дикого.

— Да, мы вернемся! Вы только не замерзайте насмерть.

Они заметили, что волос у лошадей стал гуще, скоро они вовсе обрастут шерстью для защиты от мороза. Шалому и Дикому тоже предстояло пережить нелегкую зиму.

Но Маттис, не останавливаясь, шел по лесу с песней, и они побежали догонять его. А когда они подошли к Волчьему ущелью, Бирк остановился.

— Послушай, Маттис, — сказал он, — мне сперва нужно отправиться в крепость Борки и узнать, как там поживают он и Ундис. Спасибо, что ты разрешил мне приходить к вам и видеться с Роньей, когда я захочу.

— Ладно, ладно, приходи, хотя мне это будет нелегко! — ответил Маттис и засмеялся. — А знаете, что говорит Пер Лысуха? Этот дурень думает, что фогд и кнехты под конец переловят нас, если мы не поостережемся. Мол, разумнее всего было бы бандам Маттиса и Борки объединиться. И чего только не выдумает этот старый болван!

Он с сочувствием поглядел на Бирка:

— Жаль, что у тебя отец такое дерьмо, а не то можно было бы и в самом деле об этом подумать.

— Сам ты дерьмо, — дружелюбно ответил Бирк, и Маттис расхохотался.

Бирк протянул Ронье руку. Они всегда прощались здесь, у Волчьего ущелья.

— Скоро увидимся, дочь разбойника! Каждый день будем видеться, сестренка!

Ронья кивнула:

— Каждый день, Бирк, сын Борки!