уже пора обзавестись лошадью. Она сказала об этом Маттису.

— Да, если у тебя хватит сил самой поймать ее, — ответил он.

«Когда-нибудь я это сделаю, — подумала она. — Я поймаю маленького, хорошенького жеребенка, возьму его в замок Маттиса и приручу его так, как Маттис приручал всех своих лошадей».

Вообще-то осенний лес был на удивление пуст. Исчезли все его обитатели. Они заползли, наверно, в свои норы и логова. Порой, очень редко, прилетали с далеких гор и парили в воздухе дикие виттры, но теперь-то и они угомонились и охотнее всего оставались наверху, в своих горных гротах. Попрятались и серые карлики. Только однажды Ронья увидала, как они выглядывали из-под камня. Но серых карликов она больше не боялась.

— Убирайтесь прочь! — кричала она, и карлики, тихонько и хрипло шипя, исчезали.

Бирк никогда не показывался в ее лесу. И этому она только радовалась. Но в самом ли деле она этому радовалась? Она не знала.

И вот наступила зима. Падал снег, грянули холода, и иней превратил лес Роньи в ледяной лес, самый- самый прекрасный на свете. Она каталась на лыжах, а когда возвращалась в сумерках домой, в волосах у нее был иней, а пальцы рук и ног деревенели от холода, несмотря на то что на ней были меховые рукавицы и меховые сапожки. Но никакой холод и снег не могли удержать ее вдали от леса. На следующий день она уже снова была там. Маттис пугался иногда, видя, как Ронья шумно проносится вниз по холмам к Волчьему ущелью, и говорил Лувис:

— Только бы все было хорошо! Только бы ничего страшного с ней не случилось! Потому что этого мне не пережить!

— Чего ты беспокоишься? — успокаивала его Лувис. — Этот ребенок может защитить себя получше любого разбойника. Сколько раз тебе это повторять!

Конечно, Ронья могла защитить себя. Но однажды случилось такое, о чем Маттису лучше было бы не знать.

В ту ночь выпала целая гора снега и уничтожила все следы Роньи там, где она проходила на лыжах. Ей пришлось прокладывать новую лыжню, а работа эта была нелегкая. Мороз уже покрыл снег тонким слоем наледи, но он не был еще достаточно крепок. Ронья все время проваливалась в снег и под конец так устала, что ей захотелось поскорее вернуться домой.

Она поднялась наверх по крутому откосу и собиралась снова скатиться вниз почти по отвесному склону, но только с другой стороны. В руках у нее была лыжная палка, которой она могла бы притормозить, и она бесстрашно помчалась вперед, поднимая облака снежной пыли. На пути ей встретилась снежная горка, и она перелетела через нее. Но потеряла на лету одну лыжу и, приземлившись, угодила ногой прямо в покрытую снегом глубокую яму. Она увидела, как ее лыжа скользит вниз по откосу и исчезает, а сама она крепко застряла в яме по самое колено. Сначала это рассмешило ее, но она тут же смолкла, увидев, какая с ней стряслась беда. Увидев, что ей не высвободиться, сколько бы она ни дергалась и ни надрывалась. Снизу из ямы слышалось какое-то бормотание. Сначала она не поняла, в чем дело. Но вдруг увидала неподалеку целую стаю ниссе-толстогузок, кувыркавшихся в снегу. Их было легко узнать по толстым попкам, маленьким сморщенным личикам и лохматым волосам. Вообще-то ниссе-толстогузки чаще бывают добрыми и мирными и не причиняют ни малейшего зла. Но те, что стояли тут, неотрывно глядя на нее своими наивными глазками, были явно чем-то недовольны. Они бурчали и вздыхали, а один из них мрачно сказал:

— Поцему она так?..

И тотчас же другие стали повторять:

— Поцему она так? Она сломает нам клысу, поцему она, поцему так?..

Ронья поняла, что она въехала ногой в крышу их землянки. Ведь ниссе-толстогузки рыли для себя землянки, если им не удавалось найти для жилья хорошее дуплистое дерево.

— Я не виновата, — сказала она. — Помогите мне высвободить ногу!

Но ниссе-толстогузки только смотрели на нее и вздыхали так же мрачно, как и раньше.

— Она клепко застляла в насей клысе. Поцему она так?..

Ронья потеряла терпение.

— Помогите мне, чтоб я могла выбраться отсюда!

Но они словно бы не слышали или не понимали. Они только наивно смотрели на Ронью, а потом быстро исчезли в своей землянке. Оттуда послышалось их недовольное бормотание. Но внезапно ниссе- толстогузки начали так кричать и горланить, словно что-то их обрадовало.

— Пойдет! — кричали они. — Смотлите, колыбелька! Пусть кацает колыбель! Пойдет!

И Ронья почувствовала, как ей что-то повесили на ногу, что-то тяжелое.

— Маленький ниссе, как холосо ему висеть на ее ноге! — кричали ниссе-толстогузки. — Смотлите, он в колыбельке! Лаз уж все лавно нам нузно телпеть эту гнусную ногу на насей клысе.

Но Ронья вовсе не желала лежать на холоде, в снегу и держать на ноге колыбель ради прихоти каких-то там глупых ниссе-толстогузок. Она снова попыталась высвободиться, она рвалась и надрывалась изо всех сил. И тогда-то ниссе-толстогузки еще больше возликовали:

— Смотлите! Маленький ниссе, тепель его кацают в колыбельке как надо!

С детства она слышала, что в лесу Маттиса ничего нельзя бояться. И она попыталась приучить себя ничего не бояться. Но иногда не получалось. Как раз сейчас это у нее и не получилось. Подумать только, ведь если она не сможет вырваться, ей придется лежать здесь всю ночь и замерзнуть насмерть. Она видела темные снежные тучи над лесом. Должно быть, выпадет еще больше снега, целая гора снега! Может, ей придется лежать под снежным покровом, мертвой и окоченевшей, и держать крошечного ниссе- толстогузку на своей ноге до самой весны! И тогда, верно, первым явится Маттис и найдет свою несчастную дочь, которая замерзла насмерть в зимнем лесу.

— Нет, нет! — закричала она. — На помощь! Сюда, сюда, помогите мне кто-нибудь!

Но кто в этом пустынном лесу мог услышать ее? Ни одна живая душа, это она знала. Но все-таки кричала до тех пор, пока не выбилась из сил. И тогда вдруг услыхала, как внизу, в своей землянке, ниссе- толстогузки жалуются друг другу:

— Узе кончила петь колыбельную! Поцему, поцему?

Но Ронья как будто оглохла. Потому что внезапно увидела дикую виттру. Как большая красивая хищная черная птица, парила она над лесом, высоко-высоко под мрачными тучами; потом она стала спускаться вниз, она все приближалась и приближалась. Она летела прямо к Ронье, и Ронья закрыла глаза. Она поняла, что спасения нет.

Крича и смеясь, виттра приземлилась рядом с Роньей.

— Маленький красивый человечек! — пронзительно закричала она, дернув Ронью за волосы. — Лежит тут да только и делает, что бездельничает. Да-да, да-да!

И она снова расхохоталась, и хохот ее был гнуснейший.

— Тебе надо работать! У нас в горах! Пока кровушка не потечет! А не то мы разорвем тебя в клочья, а не то мы исцарапаем тебя!

Она принялась дергать и рвать Ронью острыми когтями, а когда увидела, что нога девочки все-таки по-прежнему крепко сидит в снежной яме, пришла в ярость:

— Хочешь, чтобы я исцарапала тебя и разорвала в клочья?

Она склонилась над Роньей, и ее черные остекленевшие глаза засверкали от злости.

Потом она снова попыталась высвободить Ронью, но как она ни дергала ее, как ни рвала, ей это не удалось; и под конец она выбилась из сил.

— Полечу-ка я и позову сестер, — закричала она. — Завтра мы тебя заберем. Никогда больше не будешь валяться здесь да бездельничать, никогда, никогда!

И она полетела прочь над верхушками деревьев и скрылась за горой.

«Завтра, когда прилетят дикие виттры, здесь будет валяться лишь глыба льда», — подумала Ронья.

Внизу у ниссе-толстогузок все стихло. Весь лес был тих и ждал только ночи, которая вот-вот должна была наступить. Но Ронья уже ничего больше не ждала. Она молча лежала, даже не пытаясь бороться. Верно, она скоро наступит, последняя, холодная темная одинокая ночь, которая прикончит ее.

Пошел снег. Крупные хлопья снега падали ей на лицо и таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь она плакала. Она думала о Маттисе и о Лувис. Никогда больше ей их не увидеть, и в Маттисборгене