бабочке и заканчивая нынешними деятелями, задумчивыми очкариками-психологами — благородными распорядителями безумной реальности.
Крофта я едва узнал. Он был в костюме цвета ржавчины, красно-коричневом галстуке и молочно- шоколадных туфлях. На свежем румяном лице белела аккуратно подстриженная борода. Он выглядел как учитель-диетолог или специалист по правильному образу жизни. Меня его вид поверг в шок. Мне казалось, стареет только Авраам, а Рейчел и ее любовник остаются молодыми, такими же, как в семьдесят четвертом году.
— Мои переговоры затягиваются, — извиняющимся тоном произнес Крофт, указывая на дверь своего офиса. У него был высокий голос — я этого не помнил.
Он не особенно меня рассматривал, обратил внимание лишь на следствия долгого нахождения в дороге: трехдневную щетину, загар на одной руке и припухлость век, как у ветерана вьетнамской войны. Быть может, он ожидал моего появления много лет.
— Я беседую с одним коллекционером-геем из Лос-Анджелеса. У него чудесная коллекция японской эротики, тысяча образцов. Он уже несколько месяцев морочит мне голову, но сегодня я почти уломал его.
— Никаких проблем. Я могу подождать.
Я подумал, могла ли заинтересовать Крофта коллекция Эрлана Агопяна — портреты обнаженной Рейчел. Или, может быть, эти картины уже перебрались сюда?
— Если ты свободен сегодня вечером, приезжай ко мне домой, — сказал Крофт. — Побеседуем за ужином.
— Руэрел Рут 8, номер один? — спросил я.
Глаза Крофта расширились от удивления.
— Мы называем это место «Ферма арбузного сахара». Подъезжай сюда к пяти часам, я покажу тебе дорогу. Сам ты вряд ли найдешь. На картах это место не обозначено.
— Ладно.
— Вот и отлично. А я побегу продолжать переговоры. Если тебе нечем заняться, я позвоню Сюзи. Она недавно у нас работает, но может провести экскурсию по Институту.
— Нет, спасибо.
Когда я проходил по коридору Моррисон-Холла, заметил зал Хоуги Кармайкла. Туда и решил отправиться. Крофт пошел к телефонной трубке, а я — к «Маршу хулиганов».
— Я хочу показать тебе одну вещь, — сказал Крофт. — А потом прогуляемся по территории общины, пока светло. Сегодня особенный вечер.
Усевшись за руль старенького «пежо», Крофт поехал впереди меня по серпантину загородной дороги, мимо ферм, через лес к общине, обозначенной надписью «А. сахар» на почтовом ящике у ворот. Мы проехали мимо скелетов нескольких «фольксвагенов» и остановились возле самодельной деревянной хибары с облупившейся краской. Я подумал, что совсем скоро эта хижина развалится. Выйдя из машин, мы направились к наполовину открытой двери — мимо ржавой сенокосилки и примитивного каменного колодца, заросшего травой.
— Вы здесь живете? — спросил я, оставляя при себе второй вопрос: «Кроме вас тут больше никого не осталось?» В некотором смысле это место выглядело даже очаровательно, но, кажется, было необитаемо.
— Боже упаси! Конечно, нет. Дома внизу, в лесу. У нас сто шестьдесят акров. Здесь была кухня, когда мы питались вместе. И зимовье для тех, кто летом жил в шалашах. Теперь тут никто не появляется. Только пчелы.
Конечно, если у них столько акров, не имело смысла рушить этот мирок — утаскивать ржавые машины на свалку и сносить хибару. Особенно если дверь ее украшает портрет Ричарда Бротигана.
Внутри хибара и впрямь выглядела как заброшенная кухня. Я оглядел плиту с потрескавшейся эмалью, похожей на поверхность картины эпохи Возрождения, длинный потемневший стол для рубки мяса, который отлично вписался бы в любую квартиру Эмервилла или Говануса, две раковины и большое пластмассовое ведро под ними. Койка, на которой, очевидно, когда-то спали обитатели шалашей, стояла почти вплотную к плите. Пахло гнилой древесиной и личинками насекомых. Перешагивая через какие-то палки и кастрюли, Крофт прошел в дальний угол, достал с полки, заставленной раздувшимися от сырости книгами, какой-то увесистый предмет, вернулся и отдал его мне. Пишущая машинка. Катушки с лентой покрывала ржавчина — они давно не двигались с места.
Теплившаяся в моей душе слабая надежда на то, что Крофт предъявит мне саму Рейчел, продолжающую вести в этой заброшенной лачуге свою таинственную жизнь, рассеялась.
— Мы всегда брали ее с собой, когда ездили на побережье, и писали тебе с каждой стоянки.
— Кто именно писал?
— Мне всегда приходилось ее уговаривать. Она мне помогала. Скорее всего ей не давал покоя стыд, ты меня понимаешь? А потом я сам отправлял тебе открытки. Когда ее не стало.
Я смотрел на машинку, будто на уличного попрошайку. Крофт отряхнул сырую ржавчину с края рукава.
— Хочешь забрать ее?
— Нет.
Чтобы кто-нибудь возместил мне ту сумму, которую я вскоре должен буду выложить за взятую напрокат машину, — вот чего я хотел.
— Пошли.
По ухоженной неасфальтированной дороге мы съехали вниз, через открытое поле к лесу, у самого края которого начинались владения общины, и в прохладной тени зашагали в сторону вырубки. Солнце уже скрылось за полоской просматривавшихся на горизонте холмов, стволы берез и листья папоротника, казалось, фосфоресцируют. Слой серого гравия на дороге что-то тихо нашептывал под ногами. Безмолвие леса сливалось с небесами.
Ответвления дороги вели к семи или восьми домам — деревянным двухэтажным строениям, при виде которых вспоминались Бакминстер Фуллер или Кристофер Александр — с куполообразными крышами, оранжерейными окнами, крытыми проходами и низенькими пристройками.
Перед каждым домом стояла одна или две машины, из нескольких труб поднимались сизые ленты дыма. Тут и там стояли велосипеды, лежали лыжи, электрические пилы, высились кучи перегноя, опилок, в чурбанах торчали топоры. Жильцы «Фермы арбузного сахара» были дома. В кухнях горел свет. Мы шли тихо, никого не тревожа. Я чувствовал себя не в своей тарелке, с удивлением отмечая жизнестойкость этого поселения.
— Рейчел и Джереми были, пожалуй, самым серьезным испытанием, выпавшим на долю общины, — говорил Крофт своим визгливым альтом. — Борьба с ними помогла нам повзрослеть, поэтому многие даже благодарны им. Никогда не забуду ту ночь. Мы обступили их кольцом, взялись за руки и потребовали, чтобы они ушли. Я думал, вот-вот намочу штаны. До этого пару раз Джереми начистил мне физиономию, но я никому об этом не рассказывал, — стыдился. Как потом выяснилось, он многих здесь поколачивал.
— Я не знаю, кто такой Джереми.
— Его уже нет в живых. Умер пару лет назад. Это был жестокий тип. Несколько месяцев, пока он жил здесь, обращался с нами будто с игрушками на детской площадке. Его излюбленной забавой было заставить кого-нибудь из парней накуриться до одури, а потом запугать его рассказом о том, как однажды он, Джереми, одним ударом убил человека. Таких баек у него была тьма. После этого он подкатывал к подруге парня. Мы не возражали, думали: «Если она хочет сойтись с Джереми, пусть, может, заставит его образумиться». Но только Рейч осталась с ним надолго.
— Он отбил ее у вас? — спросил я. Сумерки сгущались. На мгновение мой взгляд остановился на ярко освещенном кухонном окне. Женщина средних лет с такими же седыми, как у Крофта, волосами резала на столе помидоры, а две девочки за ее спиной сидели перед телевизором — светловолосые и сияющие, точно сестры Солвер. На телеэкране темнело не то подземелье, не то подводное царство. Меня они не могли видеть. Я почувствовал себя грязным чудовищем, подсматривающим за людьми, и отвернулся.
