выглядел рядом с ним грубый, заросший щетиной лесной дикарь Марсий! Стали насмехаться над ним Музы, но сатира смутить не удалось.

«Что с того, что Аполлон — бог? Тело у него чистое и нежное, Одежда тонкая, сверкает пурпуром, а лира — будто золотом пламенеет. Но ведь эта роскошь — удел богачей, она спутница изнеженности, а не добродетели».

Еще больше развеселились Музы, а потом, послушав соперников, единодушно присудили победу Кифареду. Да и как могло быть иначе? Разве могла незатейливая дудка, из которой неслись тревожные, порывистые, то восторженные, то исступленные звуки, сравниться со сладкозвучной лирой, созданной для нежных, ласкающих слух песен и величественных гимнов? Искусство должно умиротворять, а не будоражить, воспевать великие деяния, а не служить мелким земным страстям. Так считали обитатели Олимпа (но в этом сомневались многие крупнейшие эстеты античности).

Заметим, кстати, что древняя флейта — продольная трубка из тростника (она исчезла из европейского оркестра в XVIII веке), с шестью дырочками- совсем не похожа на нынешнюю деревянную. Она издавала резкий металлический звук (характерный для современных медных инструментов). И, конечно, противоположность резкого, порывистого, стремительного звучания флейты и журчащих, успокаивающих напевов лиры была разительной.

А если учесть, что флейта, бубны, трещотки и тому подобные «простые» (и оглушительные) инструменты обычно сопровождали праздники Диониса, то миф о состязании Аполлона и Марсия приобретает особый смысл. Ряд ученых видит в нем отражение борьбы двух культов — официального, классического, общепризнанного светоносного бога и рождавшегося в низах (и даже в «варварских» странах) простого, общедоступного, близкого людям Диониса.

Итак, Аполлон, победил. И тогда, чтоб другим неповадно было, он содрал с Марсия кожу и повесил ее на дереве в пещере близ города Келены, откуда берет свое начало река, получившая название Марсий. Когда долетают сюда звуки флейты, кожа начинает двигаться, будто танцует, и не шелохнется при звуках лиры. Много веков спустя Геродоту, побывавшему в этих краях, фригийцы покажут эту кожу, которая висела около рынка в Келенах. Флейту же Марсия, брошенную в реку, вынесло на берег, и пастух, нашедший ее, поднес инструмент в дар Аполлону. Но долго еще злопамятный бог испытывал ненависть к флейтистам, пока, наконец, в Дельфах не сыграли в его честь торжественную песнь на флейтах.

Наказав дерзкого сатира, Аполлон, однако, не чувствовал себя удовлетворенным. Да, Музы признали его победителем. Но ведь это естественно: они же его воспитанницы. А вот что думают смертные? Лишь один из них был свидетелем состязания. Что скажет он — фригийский царь Мидас?

Любимец Диониса, тот был сказочно богат. Когда он еще лежал в колыбели, муравьи таскали ему в рот хлебные зерна. Разумеется, это предвещало богатство. И предсказание сбылось: в награду за оказанную ему однажды услугу щедрый бог растительности поклялся исполнить любую просьбу Мидаса. Недолго думал царь: «Пусть все, к чему я прикоснусь, превращается в золото!»

Все так все! И бог был пунктуален, выполняя свое обещание. Действительно, за что бы ни брался жадный владыка, все становилось золотым: оружие, одежда, мебель, посуда и даже… пища. Но при всей любви к драгоценному металлу нельзя же питаться золотыми слитками! Перспектива голодной смерти явно не улыбалась царю. Стал умолять он Диониса снять с него чары, и тот внял его отчаянным просьбам.

Увы, суждено ему было еще раз поплатиться за свою неосмотрительность. Пригласил его Аполлон быть судьей во время состязания с Марсием (по другому мифу-с Паном). И не согласился царь с решением Муз — приятней была ему музыка фригийского сатира. Разгневался тогда Кифаред, «удалил судью с поля» и наградил его- ослиными ушами — ведь только глупец мог отдать предпочтение сопернику бога.

Пришлось отныне Мидасу постоянно ходить в шапке, чтобы скрыть свои длинные уши. (Этот высокий фригийский колпак в Греции и Риме надевали обычно освобожденные рабы, и он служил поэтому символом свободы. О нем вспомнили вновь в XVIII веке: его стали носить санкюлоты — солдаты армии Великой французской революции.) Никому не известна была тайна Мидаса, кроме его цирюльника. Но тому приказано было молчать. Долго крепился цирюльник и все-таки не выдержал: вырыл ямку в саду и еле слышно прошептал туда: «У царя Мидаса ослиные уши», — а затем засыпал яму землей. На том месте вырос тростник, который и поведал об этом секрете всему свету. И до сих пор, когда хотят сказать о глупости или невежестве, которые невозможно скрыть, вспоминают «Мидасовы уши»…

Немало смертных бросало вызов Музам и Аполлону, и всех ожидала горькая расплата. Одних честолюбивый бог убивал, у других отнимал зрение, третьих лишал человеческого облика. Лишь однажды не удалось ему отомстить своему сопернику. Но это было выше его сил: ведь состязался с ним тоже бог — сын Гермеса Пан.

Он сидит, одинокий, усталый, с неразлучной цевницей в правой руке старый-старый (так и хочется сказать: древний) лесной бог, столь непохожий на цветущих и могучих олимпийцев. За его спиной расстилаются сырые луга, чуть колышутся молодые березки, а над дальним лесом выплывает тусклый, стареющий месяц. Кажется, вся природа застыла в безмолвии, чтоб не нарушать покоя Пана, углубившегося в свои думы. Он пристально глядит на вас своими загадочными, светлыми и будто пустыми глазами, и в то же время взор его стремится куда-то дальше, словно минуя вас. Он слушает тишину, этот утомившийся бог полей и лесов, седобородый покровитель стад и пастухов, с могучими узловатыми руками и морщинистым лицом крестьянина.

Таким предстает перед нами Пан на известном полотне Врубеля, фантазия которого перенесла эллинского бога в суровый и чужой северный край.

От отца унаследовал он рога и косматые козлиные ноги. Когда Гермес приходил к полюбившейся ему нимфе, он боялся, как бы его не узнали, и принял облик козла. Ужаснулась нимфа, увидев родившегося сына (попробуй, докажи его божественное происхождение!), и бросила его, но неунывающий вестник богов оказался примерным родителем — подхватил младенца, отнес его на Олимп, и все боги от души повеселились. Понравился им Пан, и приняли они его в свою компанию. Но не остался он жить там, а ушел бродить по горам и лесам. Там пасет он стада и играет на звучной свирели, собирая вокруг себя нимф.

Едва наступит знойный полдень, удаляется Пан в лесную чащу или пещеру и там отдыхает. И тишина опускается на землю. Как писал Тютчев: