— С тебя причитается, Ники.

— Чего? — спросил Ватка.

— Я пожелал Ники доброй ночи.

— Не личность, — заявил Ватка и, спотыкаясь, вышел.

Дверь закрылась, позади меня что-то разбилось вдребезги. Я обернулся. Гварха поднялся из кресла. Руки у него были пустыми, а по стене напротив стекал халин. На ковре валялись осколки его любимой чаши.

— Зачем ты?

— Я был сердит. И сейчас я сердит. Что там между Вейхаром и Ваткой?

— Ты из-за этого сердишься?

— Конечно, нет.

— Вейхар увел Ватку, пока он еще не потерял своего места, а ты не лишился лучшего начальника штаба на всем периметре.

— Я его лишился, — сказал Гварха. — Я не потерплю у себя в штабе таких, кто говорит о тебе подобные вещи.

— Обсудим это утром.

— Решать не тебе.

— Да, первозащитник.

Он посмотрел на меня. Его зрачки заметно сузились, хотя он не выпил ни глотка с того момента, как я вошел в комнату.

— Как ты терпишь? Почему не пришел в ярость?

— Я не хочу разговаривать.

— Тогда уходи.

— Прежде я присмотрю, чтобы ты лег, если только ты не хочешь провести ночь возле установки для утилизации органических отходов.

— Меня не вывернет. Я пил мало.

— И хорошо делал.

На секунду мне показалось, что он заупрямится или опять возьмет начальственный тон. Но тут он приглушенно кашлянул, что означало смешок.

— Я не желаю больше спорить. То есть с тобой. То есть по такому поводу. Спокойной ночи. — И он направился к своей спальне, почти твердо держась на ногах.

Я решил, что он сам справится, и оглядел комнату. Следовало бы все оставить именно в таком виде: кольца и лужицы халина на столиках, широкое пятно на стене и липкая дрянь на ковре. Пусть Гварха выйдет сюда утром и увидит, какая он свинья.

Но чистоплотность и аккуратность всегда были проклятием моей семьи, и мне было мучительно оставлять комнату в подобном беспорядке. А потому я прибрал ее, составил чаши и кувшины на его кухне и все перемыл, даже осколки чаши, которую он разбил. Потом заглянул в спальню, проверить, как он. И услышал храп, который он всегда издает, когда засыпает пьяный.

Ну и вечер! Я налил вина в стакан и сел в гостиной напротив отмытой стены, поставив вентиляционную систему на отсос и освежение. Смрадные запахи заметно ослабевали. Я прислушался к гудению вентиляторов и размышлял о тлаях.

Всякий раз, когда я бывал на хварской планете, то обязательно хотя бы раз видел этого зверька, обычно за городом в сумерках или очень рано утром. Он копался в компостной куче или, посапывая, кружил по саду в поисках пищи — круглое пушистое создание, нечто среднее между крысой и поссумом. Мордочка заостренная, уши с кисточками и длинный, тонкий, пушистый, цепкий хвост.

А однажды я увидел очень крупную особь посреди проулка в центре хварской столицы.

Они живут повсюду, едят все. Избавиться от них невозможно. Люди относятся к ним с досадой и уважением.

Когда Гварха дарил мне браслет, он сказал, что нефрит — цвет моих глаз. Свой выбор он объяснил только этим, хотя я несколько раз его спрашивал, почему тлай? И какой тлай?

В звериных пьесах для детей, всегда нравоучительных, тлай — обманщик, вор, коварный интриган. Его замыслы всегда терпят неудачу, и в конце пьесы он всегда наказывается.

Звериные пьесы для взрослых непристойны и высмеивают все главные ценности хварского общества — иногда даже гомосексуальность, хотя и очень осторожно. Во взрослых пьесах тлай напоминает Братца Кролика — находчивый малыш, который надувает и выставляет на посмешище больших зверей, буянов или лицемеров, и никаких не героев.

Так кто же я? Реальный тлай, жрущий мусор и обитающий в подполье? Трус и негодяй из детских пьес? Или Братец Кролик? И нравится ли мне хоть какая-то из этих ролей?

Гварха спросил, почему я не пришел в ярость. А потому что я не могу себе этого позволить. Тлай не дерется, если только его не загнали в угол, или он не обезумел от болезни.

Я допил вино, вымыл стакан и поставил его рядом с осколками любимой чаши Гвархи. А потом пошел к себе и лег спать.

Дверь я не запер. Он пришел в середине первого икуна. Я сидел в своей большой комнате и пил кофе. Гварха вошел в халате из простой тусклой бурой ткани. Деревенская одежда. От него пахло влажным мехом, и выглядел он не то чтобы чудесно.

— Поглядите, что мне принес в подарок маленький домашний истребитель грызунов.

Он сел, потер лицо, помассировал лоб и за ушами.

— Ты остришь, — сказал он по-английски. — Воздержись.

— Хочешь знать, что произошло вчера вечером? Или ты помнишь?

Он потер шею.

— Я спорил с Шеном Валхой.

— В яблочко.

— Перестань, Ники!

— Что?

— Употреблять слова, которых я не знаю. Богиня свидетель, сейчас я еле понимаю язык Эйха и Ахары.

Я перешел на его родной язык и описал все, чему был свидетелем накануне. Когда я кончил, он сказал:

— Почти все я помню. Мне придется найти замену Ватке.

— Пожалуй, да, хотя, возможно, во мне говорит предубеждение. Но тебе надо найти для него новые обязанности. Он ведь очень хороший специалист. Ты же не хочешь превратить его во врага, и нельзя его карать за то, что он говорил прямодушно.

— Не учи меня, как быть головным.

— Слушаюсь, первозащитник.

— Черт, ну и дела, — сказал по-английски.

— И это широко распространено?

Он посмотрел на меня с недоумением.

— Сколько людей утверждают, что человеки — животные?

Он помолчал, а потом заговорил, подбирая слова:

— Ватка не один такой. По-моему, такие разговоры идут, и я знаю далеко не обо всем. Я же любитель человеков. И еще вещи, о которых в моем присутствии не говорят. Мои родичи сообщали мне о том, что происходит, но, думаю, даже они о многом умалчивают. И, видимо, эти настроения усиливаются. Все больше таких, кто считает, что переговоры ни к чему не приведут, и нам придется воевать с человеками, а если они не будут сражаться как люди, нам придется их истребить.

Истребить. Зарубить. Зарезать. Возможны все три перевода. Это мерзкое слово, полное злобы, и его не употребляют, когда речь идет о сражениях людей.

— Почему ты мне про это не рассказывал?

— Я не обязан говорить тебе все, что знаю.

— Это моя раса, Эттин Гварха. Если они животные, то и я тоже.