Конференц-зал опустел. За столом ел и пил Вовец, полемизируя с разомлевшим Колбаско.
- Мне твои подачки не нужны, - говорил Вовец. - Я прекрасно помню, что должен тебе шесть сорок. И я их к зиме тебе отдам.
- Кому должен - прощаю! - отвечал Колбаско.
- Унижения не терплю! - говорил Вовец. - К зиме все отдам до копейки!
- Кому должен - прощаю! - отвечал Колбаско.
- А за это могу и по роже! - говорил Вовец.
- Кому должен - прощаю! - отвечал Колбаско.
- Почему вы не идете домой? - спросил Алеко Никитич, сдирая со стены коллаж-монтаж Дамменлибена.
- Мы отпустили Аню, - сказал Вовец, - и остались на ночное дежурство, чтобы ничего не случилось...
- Ступайте домой! - почти приказал Алеко Никитич. - Несотрудникам запрещено находиться в помещении редакции в нерабочее время!
Колбаско, пошатываясь, встал.
- Я не могу идти домой, Алеко Никитич... Мне все там... напоминает об утраченном счастье...
- Не распускайте нюни, Колбаско! Проявите такое же мужество в жизни, какое вы проявляете в поэзии. Позвоните Людмилке и не валяйте дурака... Давайте я наберу номер...
Они прошли в незакрытый кабинет Индея Гордеевича.
Когда в трубке послышался сонный женский голос, Алеко Никитич передал трубку Колбаско и шепнул:
- С богом!
- Людмилка! - сбивчиво заговорил Колбаско. - Это я... Это я, Людмилка!.. Я!.. Я сейчас приеду и заберу тебя!.. Людмилка?.. Это я!.. Я абсолютно трезв!.. Мы с Алеко Никитичем принимали Бедейкера из Фанберры... Спешу к тебе!.. Спе-шу!..
Колбаско положил трубку.
- Ну? - нетерпеливо спросил Алеко Никитич.
- Вы ее не знаете, - захныкал Колбаско. - Она гордая... Она ни за что не вернется...
- Женщины любят силу, Колбаско. Оторвите ее от матери...
- Прямо сейчас?
- Да. Прямо сейчас. Поезжайте и оторвите.
Алеко Никитич привел Колбаско в конференц-зал. Вовец ел и пил, получая несказанное удовольствие.
- Не желаете? - предложил он Алеко Никитичу тоном хозяина.
- Вовец, помогите Колбаско добраться до Людмилки, - сказал Алеко Никитич.
- Унижаться? - спросил Вовец, явно не желая вылезать из-за стола.
- Это их дело. Давайте, Вовец.
Вовец нехотя встал.
- Ну, что? Посошок? - тоскливо сказал он.
- Никаких посошков! Марш домой!
- Ах, так! - оскорбился Вовец. - Ноги моей больше не будет в этом доме! Позовете еще! Белого коня пришлете! А я вам вот покажу!
- Позовем, позовем, - говорил Алеко Никитич, подталкивая обоих к выходу. - И коня белого пришлем...
- А вот я вам покажу! - кричал Вовец.
- А вы нам вот покажете, - соглашался Алеко Никитич.
Решив объявить вахтерше Ане выговор в приказе за самовольную отлучку, он направился в подсобку посмотреть, выключены ли краны газовой плиты. Проходя мимо своего кабинета, он захотел удостовериться в том, что кабинет заперт, но дверь неожиданно поддалась, и, когда Алеко Никитич щелкнул выключателем, то увидел картину, поразившую его в самое сердце, заставившую разочароваться коренным образом в таких понятиях, как 'дружба', 'благодарность', 'человеческое отношение', и предрешившую в конце концов его дальнейшую судьбу главного редактора журнала 'Поле-полюшко'.
На черном кожаном диване, рядом с глубоко спящей машинисткой Ольгой Владимировной, храпел в одних трусах, но при пиджаке с галстуком, художник Теодор Дамменлибен, положив волосатую ногу на стол Алеко Никитича.
С-с-с... Вот оно что! Друг семьи!.. На редакционном кожаном диване!.. Использовав опьянение!.. По- воровски!.. Эх, Ольга Владимировна!.. И это в тот момент, когда вам по-отечески уже почти поставили вопрос о предоставлении отдельной квартиры!.. С-с-с... В кабинете старого дурака Алеко! А если бы заглянул сюда господин Бедейкер!.. Вот уж достойный материальчик для белогвардейской газетенки!..
И, не помня себя от гнева, брезгливости и разочарования, Алеко Никитич закричал:
- Вон отсюда!
Теодор Дамменлибен вскочил и почему-то первым делом стал причесываться.
- Вон отсюда! - снова закричал Алеко Никитич.
Ольга Владимировна шевельнулась, но не проснулась.
- Слушайте Никитич по-моему у Бестиева с Ригондой трали-вали, спешно одевался Дамменлибен, - Петеньку завтра к теще на дачу везти бардак австралиец хороший мужик жара...
- Чтобы через пять минут ни вас, ни этой женщины в редакции не было! - сорванным голосом прокричал Алеко Никитич.
- Никитич это вы з-з-ря Олюхин хорошая девушка одинокая, - уже вслед вышедшему главному редактору говорил Дамменлибен.
Алеко Никитич сел на лавочку в садике перед зданием редакции и стал ждать, пока они выйдут. Первым появился Дамменлибен. За ним, еле передвигая ноги, Ольга Владимировна.
- Спать хочу! - ныла она. - Спать хочу! Домой хочу!..
- Слушай Олюхин, - сказал Дамменлибен, - п-п-поймаем такси завезешь меня и поедешь бардак с утра Петеньку на дачу в-в-везти у Нелли расширение вен она умная женщина...
- Спать хочу! - капризно повторяла Ольга Владимировна. - Спать хочу!..
Дождавшись, пока они погрузятся в такси, Алеко Никитич прошел в свой кабинет, еще раз с отвращением взглянул на черный кожаный диван, погасил свет, запер дверь и проследовал в конференц- зал. Там он налил стакан сока и впервые в жизни выпил его варварским способом - залпом.
'Всех уволю! - думал он, раскачиваясь на стуле, сонно оглядывая поле недавней банкетной битвы. - Аню уволю! Машинистку уволю! Дамменлибена уволю!.. А рукопись напечатаю! Назло всем!.. Без иллюстраций!.. Рапсод сволочь! Цыплят недодал, фрукты недодал!..'
Алеко Никитич уже совсем не помнил, что еще полчаса назад хотел заглянуть в подсобку. Он вышел из редакции, долго искал ключом замочную скважину двери, наконец нашел ее и, увольняя всех подряд, направился к машине.
Шофер редакционной машины, который и потом остался шофером редакционной машины и возил других главных редакторов, говорил впоследствии, что никогда не видел Алеко Никитича в таком состоянии, как в ту ночь.
- Гроза, видать, опять будет, - сказал шофер для зарождения разговора, на что Алеко Никитич, не отличавшийся крепостью выражений, рявкнул:
- Ну, и хлябь ее твердь!..
Многие жители Мухославска проснулись в ночь с пятницы на субботу от сильного взрыва, который поначалу приняли за удар грома, тем более что над городом снова свирепствовала гроза. В некоторых домах вылетели стекла. А вскоре на городские улицы и крыши зданий начали падать крупные и мелкие обгоревшие обрывки бумаги с машинописным и типографским шрифтом. В один двор упала невскрытая банка югославской ветчины, а публицист Вовец, очнувшийся после вчерашнего и пребывавший от этого в тоске и естественном физическом затруднении, с удовлетворением обнаружил на подушке болгарский маринованный огурец, что и воспринял как справедливый дар судьбы.
К середине дня уже весь город знал, что произошло ночью.
'По халатности сотрудников,
