Через десять минут он появился в комнате, держа под мышкой тетрадь в черном кожаном переплете.
- Съел я чего-то, наверно, - сказал он друзьям, как бы извиняясь, и подсел к столу.
- Ну? - спросил Вовец. Он всегда говорил 'ну', когда нечего было сказать.
Без ярко выраженной радости он поставил перед Гайским рюмку и занес над ней бутылку, но наливать не стал, выдерживая известную вопросительную паузу.
- Ни в коем случае! - замахал руками Гайский. - Я чего-то съел такое!..
- Как знаешь, - облегченно вздохнул Вовец и с надеждой взглянул на Колбаско.
- Буду, буду - испортил ему настроение Колбаско. - Не умер еще!
- Черт знает что! - заговорил Гайский. - Носятся с этой повестью! Пакость! Дрянь! Бестиев и то, лучше пишет!.. Ну, ладно. Я, может, необъективен - у меня рассказ зарубили, но я тебя спрашиваю, Вовец!.. Вот ты - талантливый, с безупречным вкусом... Вот прочти и скажи! Только честно! Тебе юлить нечего, тебя в журнале не балуют...
- Позовут еще! - вдруг затряс бородой Вовец. - Коня белого пришлют, а я им вот покажу!
И Вовец показал, как он им покажет.
- И правильно сделаешь, - согласился Гайский. - Надо иметь гордость.
- Я один держусь - начал заводиться Вовец. - Чем писать муру, лучше вообще не писать!..
- Что ж я, по-твоему, муру пишу? - обиделся Колбаско.
- А я тем более, - сказал Гайский.
- Почему это ты, 'тем более'! - наскочил на него Колбаско. - Мажем, что у тебя больше муры, нем у меня?
- Я просто больше пишу, - возразил Гайский. - А талант имеет право на издержки.
- Коня белого пришлют! - закричал Вовец и выпил свою и Колбаскину рюмки.
- Я не умер еще! - сказал Колбаско.
- Мы все талантливые люди, - примирительно произнес Аркан Гайский. И противно, когда нас затирают бездарности! Подумаешь! Чей-то сын!.. Я же не кичусь тем, что мой отец в свое время был несправедливо исключен из рабфака... Вот ты прочти, Вовец. У тебя безупречный вкус...
- Что ж, у меня плохой вкус? - спросил Колбаско и пошел пятнами.
- Ты поэт, - заметил Гайский, - а здесь, с позволения сказать, проза...
- Чем читать муру, лучше вообще не читать! - не успокаивался Вовец. Позовут еще!.. Коня белого пришлют! А вот я им покажу!
- Пришлют! - обнадежил Гайский. - Еще как пришлют! Тот же Индей Гордеевич пришлет... Кстати, он, по-моему, просто чокнулся... Прочитал эту повесть и сказал, что снова почувствовал себя мужчиной... Ну?
- Индей Гордеевич зря ничего не говорит, - вдруг насторожился Колбаско и быстро-быстро начал думать о чем-то своем, сугубо личном, исключительно интимном и семейном, а потом попросил решительно: - Дай мне тетрадку на ночь! Утром отдам.
- Тебе-то зачем? - польстил ему Гайский. - Ты ж у нас богатырь!
- Мне-то ни к чему, - гордо ответил Колбаско, - я хочу, чтобы Людмилка прочла... Индей Гордеевич зря не скажет...
- Домой дать не могу, - сказал Гайский, - это я у Ольги Владимировны взял.
- Ну не звать же сюда Людмилку, - резонно заметил Колбаско и с ходу предложил: - Слушай! А прочти- ка вслух! Я все-таки верю Индею Гордеевичу!..
- Все?! - испугался Гайский.
- Хотя бы один кусок... А вдруг и вправду...
- Хорошо, - согласился Гайский, - но предупреждаю: все это пакость и дрянь! Никакой сатиры!..
- Ладно! Ты читай!
Колбаско растолкал уже задремавшего Вовца, и Гайский, открыв тетрадь где-то посередине, начал читать, вкладывая в этот процесс свое резко негативное отношение.
'Первый ревзод вышел от мадранта, испытывая крайнюю неудовлетворенность. Впервые за все время своего правления мадрант, кажется, усомнился в преданности ревзода. Мадрант молод. Мадрант в силу своей молодости совершает поступки, которые кажутся правильными только ему, но ведь все, что делает мадрант, должно быть правильным прежде всего с точки зрения государства. Государство - это многовековое дерево, а мадрант - лишь крона его. Основу его, его ствол составляют ревзоды и армия. А горожане - эти копошащиеся в земле и воде черви - корни государства. Можно срубить крону. Ревзоды и армия родят новую крону. Можно срубить ствол. Корневая система воспроизведет новых ревзодов и новую армию, которые, в свою очередь, создадут новую крону. Но если заболевают и начинают гнить корни - смерть всему дереву. Можно обожать мадранта и желать ему вечного здоровья и процветания, но если его поступки представляют хоть малейшую опасность для государства, его надо убить, сожалея и проливая слезы над его гробом. Можно ненавидеть мадранта и желать ему ежеминутной и страшной гибели, но если жизнь его и дела его укрепляют дерево, нужно просить небо о бесконечном продлении жизни ненавистного существа, а когда наступит все-таки неотвратимый смертный миг, проливать слезы печали и горести, облегченно вздыхая одновременно... Добравшийся вчера до острова свой человек из Страны Поганых Лиц принес известие, что там замыслили Великий Поход на мадранта, и если это так, то армада вражеских фрегатов уже в пути, и не далее как через десять дней после Новой луны она будет здесь. Надо вдвое увеличить армию, надо возвести дополнительный вал укреплений. Но мадрант приподнял правую бровь и улыбнулся своей вызывающей дрожь улыбкой: разве армия мадранта не самая сильная в мире? Разве укрепления созданы не для того, чтобы об их стены разбивал голову любой враг? Разве не об этом докладывал каждое утро Первый ревзод? Разве обманывал он своего мадранта! Да, высокий мадрант, это так. Это даже больше, чем так. Однако мадрант молод. Снова подобны женским украшениям, но, когда ложишься с мужчиной, надо их снимать. Горожане погрязли в лени, армия разжирела, Священная Карраско злится с каждым днем все с ильнее и сильнее, а мадрант как будто ничего не замечает. Его заботит что-то свое, но Первый ревзод угадывает, что это _с_в_о_е_ - не что иное, как белая платяная вошь, которую мадрант переселил из розового дворца в собственные покои (!).
Такого не упомнит история государства. Мадрант упразднил арбаков, чтобы превратить святая святых в грязный тюфяк для справления похотливых нужд! Ревзоды оскорблены. Жены унижены. Две из них во время вчерашней прогулки добровольно бросились в водоем со священными куймонами. Исчез Рредос - гордость мадранта, исчез внезапно, сломав позвоночник одному стражнику и покалечив другого. Но и это не огорчило мадранта. Узнав, он только расхохотался и велел немедленно доставить бледную поганку в свои покои, дав понять таким образом, что не доверяет больше охране розового дворца, а стало быть, не доверяет ревзоду. Напрасно, мадрант! Ох, как напрасно!.. Ревзод мудр. Доверься ему, и он вытащит тебя из бурного потока опасностей. Не доверяя же ему, ты отсекаешь руку помощи, протянутую тебе.
Вот почему Первый ревзод вышел от мадранта, испытывая крайнюю неудовлетворенность. Когда он подходил к зданию совета ревзодов, земля и стены вдруг задрожали от глухого грохота. И Первый ревзод понял: это рычит Карраско, предупреждая всех, что она зла.
Чикиннит Каело встретил ревзода у входа в совет и, упав на колени, заявил, что имеет важную причину для безотлагательной беседы. Совершенно некстати явился этот старый Каело, но важность причины, о которой он беспрестанно повторял, и его испуганный вид заставили Первого ревзода выслушать хозяина 'Альманаха'... Стало быть, вчера во второй половине дня, когда бедный верный Чикиннит Каело, как обычно, не жалея сил своих и мыслей для того, чтобы зеленый и красный 'Альманахи' в очередной раз порадовали взоры и слух Первого ревзода и мадранта... когда удалось ему, как кажется, найти невиданные до сих пор эмоциональные оттенки в палитре словотворчества... Понимаю, великий ревзод, и перехожу к важной причине... Когда небо осенило Чикиннита Каело и дало ему радость величайшего открытия, позволяющего возвеличить высокого мадранта поистине безгранично... Конечно, великий ревзод!.. Чикиннит Каело хотел только познакомить тебя... Подчиняюсь, великий ревзод!. Тогда-то и появился в дверях 'Альманаха' презренный горожанин, видимо, слуга некоего Ферруго, который положил перед Чикиннитом Каело злобную и опасную аллегорию, написанную, заметь, великий ревзод, на листе дорогой бумаги, в коей земными словами (глаза б мои не видели этих мерзких слов) содержится прямой призыв к собаке с тем, чтобы она разорвала своего господина!.. Ты понимаешь, великий ревзод, кого подразумевает негодяй Ферруго под
