странствовала повсюду: далеко над крышами домов, попадала в комнаты, причудливо составленные из обломков собственного прошлого, и в каждом сне присутствовало ее собственное «я», исполненное неясной печали, когда она доставала из материнской рабочей корзинки подушечку для иголок в форме яблока или, глядя на снежные вершины за окном, собиралась позвонить по телефону давно умершей подруге. Во снах вокруг нее витали предчувствия, как яркая реклама из папье-маше в парке развлечений, заманивающая простаков. Но мы никогда не предвкушаем снов, как и надуманных приключений, что следуют за смертью.

За спиной заскрипел гравий. Какой-то темноволосый мужчина коснулся ее локтя, прикосновение было холодно как лед, а может, просто она сама была как в лихорадке. Александра подскочила от испуга. Он захохотал.

— Только что случилось ужасное. Старая дама, у которой рассыпались бусы минуту назад, разнервничалась и споткнулась о собственные туфли, все боятся, что она сломала бедро.

— Как печально, — искренне, но рассеянно сказала Александра, мысли ее были далеко, а сердце еще сильно билось от испуга.

Даррил Ван Хорн наклонился к ней близко, очень близко, и сказал в самое ухо:

— Не забудьте, милая. Подумайте. Я наведаюсь в ту галерею. Мы созвонимся. Доброй ночи.

— Ты в самом деле к нему ездила? — спрашивала Александра по телефону у Джейн, испытывая какое-то неясное удовольствие.

— А почему мне было не съездить? — твердо сказала Джейн. — У него действительно есть ноты сонаты ля минор Брамса, и он изумительно играет. Как Либерас, но только без всех этих улыбочек. А ведь, глядя на его руки, не подумаешь, что он на такое способен.

— Ты была одна? Я так и представляю себе рекламу духов. Ту, где молодой виолончелист соблазняет аккомпаниаторшу в платье с глубоким вырезом.

— Зачем же так вульгарно, Александра. Он не испытывает ко мне влечения, а потом, там вокруг все эти работники, включая твоего дружка Джо Марино, нарядно одетого, с пером в маленькой клетчатой шляпе. И постоянный грохот от ковшей экскаваторов, сгребающих валуны с будущего теннисного корта. Очевидно, там не раз пришлось взрывать породу.

— Как он с этим справится, ведь там плывуны.

— Не знаю, дорогая, но у него есть разрешение, прикреплено кнопками прямо на дереве.

— Бедные цапли.

— Ох, Лекса, да у них, чтобы строить гнезда, остается весь Род-Айленд. Что бы было, если бы природа не приспосабливалась?

— Она приспосабливается до определенных пределов, потом она обижается.

В кухонное окно светили косые лучи октябрьского солнца, крупные рваные листья на виноградной лозе побурели с краев. Слева у болота маленькая березовая рощица под порывами ветра бросала пригоршни ярких острых листьев, сверкая, они падали на лужайку.

— Долго ты у него пробыла?

— Ох, — протянула Джейн, солгав. — Около часа. Может, полтора. Он и в самом деле глубоко чувствует музыку, и у него другие манеры, когда с ним вдвоем, он не паясничает, как было на концерте. Он говорит, что, когда находится в церкви, у него бегают мурашки по коже. По-моему, несмотря на всю его браваду, он довольно застенчив.

— Дорогая, ты неисправима.

Александра увидела, как у Джейн от гнева задрожали губ:

— Он сказал, что бакелит — первый из синтетических полимеров, — и она тут же прошипела: — Думаю, характер тут ни при чем, каждый должен заниматься своим делом. Ты целыми днями пропалываешь свой огород в мужских штанах, а потом лепишь из глины маленькие фигурки. Но чтобы создавать музыку, нужны слушатели. Другие люди.

— Это не фигурки, и я не пропалываю огород дни напролет.

Джейн не останавливалась:

— Ты и Сьюки всегда насмехались над моей связью с Реем Неффом, и, однако, пока не появился этот человек, единственно, с кем в городе я могла играть, был Рей.

Александра продолжала свое:

— Это скульптура. Хотя и не похожа на то, что ваяют Колдер и Мур. Ты выражаешься так же вульгарно, как этот имярек, придумавший, что, если я создам более крупные вещи, какая-то нью-йоркская галерея возьмет пятьдесят процентов за их реализацию, если они вообще продадутся, в чем я очень сомневаюсь. Сейчас все в искусстве так тенденциозно и дико.

— Он так и сказал? Значит, он и тебе что-то предложил?

— Я не стала бы называть это предложением, просто типичная предприимчивость ньюйоркца, сующего нос не в свои дела. Им всем хочется быть в гуще событий. Каких угодно.

— Мы произвели на него впечатление, — заявила Джейн Смарт. — Зачем нам, молодым, бесплодно растрачивать себя здесь?

— Расскажи ему, что залив Наррангасет всегда был прибежищем для чудаков, а какие дела собирается он приводить здесь в порядок?

— Интересно, — Джейн произнесла раскатистое «р», как истая жительница Массачусетса. — Похоже, где бы он ни появлялся, дела начинают налаживаться. Ему действительно нравится новый просторный дом. У него там три рояля — один он держит в библиотеке, и еще прекрасные книги в кожаных переплетах с латинскими названиями.

— Он предложил тебе выпить?

— Только чай. Его слуга, с которым он говорит по-испански, притащил огромный поднос с множеством забавных старых бутылок, как будто из затянутого паутиной погреба…

— Мне показалось, ты упомянула только чай.

— Ну, Лекса, ты хуже ФБР. Я выпила глоточек черносмородинового ликера или чего-то еще, чем увлекается Фидель, мескала [17]; если бы я знала, что мне придется давать тебе полный отчет, я записала бы названия.

— Извини, Джейн. Думаю, это просто ревность. К тому же у меня месячные. Уже пять дней, с того концерта, а придатки слева болят. Как считаешь, это не менопауза?

— В тридцать восемь? Ну, ты даешь!

— Тогда, может быть, рак.

— Рака не может быть.

— Почему?

— Потому что это ты. Ты слишком хорошо владеешь магией, чтобы заболеть раком.

— В иные дни мне кажется, что никакой магией я не владею. В любом случае, другие тоже кое-что умеют. — Она подумала о Джине, жене Джо. Джина должна ее ненавидеть. По-итальянски ведьма — strega. Там, на Сицилии, Джо ей рассказывал, у всех дурной глаз. — Иногда мне кажется, что все нутро у меня завязано узлами.

— Покажись доку Пэту, если это тебя всерьез беспокоит, — сказала Джейн не без сочувствия. Доктор Генри Пэтерсон был полным розовощеким мужчиной их возраста, с обиженными, широко открытыми слезящимися глазами, нежным и осторожно-твердым прикосновением пальцев при пальпировании. Много лет назад от него ушла жена. Он не понял — почему, и больше не женился.

— Всякий раз у меня странное чувство, — сказала Александра. — Когда он накрывает тебя простыней и производит под ней все манипуляции.

— А что ему, бедняге, остается?

— Не нужно этой двусмысленности. У меня есть тело. Он это знает. Я знаю, что он знает. К чему эти фокусы с простыней?

— Так всегда делают, — сказала Джейн, — если в кабинете нет сестры.

Ее голос дребезжал, как звук в телевизоре, когда по улице проезжает тяжелый грузовик. «Не из-за этого же она позвонила. Что-то еще у нее на уме», — подумала Александра и спросила:

— Что еще ты узнала, побывав в гостях у Ван Хорна?

— Ну, обещай, что никому не скажешь.