долго все скрывала, и я очень тебе признателен. Ты дала мне большую фору. В конце-то концов ведь он сам обнаружил телефонные счета.
– Да, но я умела нагнать туману кое в чем и похуже. Я просто очень устала. Кстати, Джерри! Знаешь, что еще случилось? Это в самом деле ужасно.
– Что еще, солнышко?
– Ты меня возненавидишь.
Ему надоело говорить “нет”, и он промолчал.
Тогда она сказала:
– Я солгала ему. Я ему сказала, что мы никогда…
– Что – никогда?
– Я сказала, что мы никогда не спали у нас в доме. Я подумала, что это было бы слишком ужасно при его самолюбии. Ну, разве не глупо?
– Нет, не глупо.
– Я сумасшедшая?
– Нет.
– Пожалуйста, не говори ему. Если мы все пойдем в суд, там я признаюсь, но только ты, пожалуйста, ему не говори. Это ведь не твой дом, Джерри. – Таблетка начала действовать, и она говорила как-то странно.
– А зачем, собственно, мне это нужно? – сказал он. – Чем меньше мне придется с ним говорить, тем лучше.
– Он так уязвлен в своем самолюбии.
– Ну, такое впечатление он постарался создать у тебя. И сейчас он старательно ведет к тому, чтобы все почувствовали себя виноватыми.
– Обещаешь, что не скажешь ему?
– Обещаю.
– Вот я, к примеру, очень многое никогда не скажу Руфи. Интимное.
– Я же сказал: обещаю. Ты думаешь, ты сможешь заснуть? Сколько сейчас, черт возьми, времени?
– Эй?
– Да?
– Помнишь, тогда, в Вашингтоне, на тебя напала бессонница? Я никак не могла понять, что тебя так мучило. А теперь знаю.
– Жизнь – мучительная штука, – изрек он. Она рассмеялась.
– Я прямо вижу, как у тебя губы поджались, когда ты это произнес, Джерри.. Вот теперь таблетка начала действовать. Я стала вся такая тяжелая.
– А ты расслабься, – посоветовал он ей. – Проснешься – и будет утро, и мир все такой же вокруг.
– Меня куда-то утягивает. Я боюсь. Мне страшно, как бы чего не случилось с детьми.
– Ничего с детьми не случится.
– Мне страшно – вдруг я не проснусь. И уже никогда не увижу тебя, и ты будешь любить другую. Снова влюбишься в Руфь. Ты ведь любишь ее, я это сегодня поняла.
– Обещаю: ты проснешься. Ты очень сильная, ты очень здоровая, ты не куришь. – Он прикрыл рукой рот и зашептал так, чтобы Руфь не могла услышать:
– Ты – солнышко.
– Я вынуждена повесить трубку, а то рука совсем отяжелела. В самом деле со мной ничего не случится?
– Ничего. Ты ведь уже не раз оставалась одна в доме.
– Не так.
– Ничего с тобой не случится.
– Спокойной ночи, любовь моя.
– Спокойной ночи, Салли.
На этот раз, когда он снова залез в постель, Руфь лишь спросила:
– Почему голос у тебя такой чудной, когда ты с ней разговариваешь?
Руфь встала рано, и в странно преломленном солнечном свете этого утра Джерри почувствовал, что он не вправе перекатиться на середину постели и поспать еще минутку, прежде чем она, по обыкновению, позовет его, чтобы он успел на поезд в 8.17. Он вспомнил обрывки своего сна. Все происходило как бы после вечеринки в большой гостиничной комнате с высоким потолком. Салли прикорнула на диване, и, как это бывало у них с Руфью, Джерри стал искать, что бы на нее накинуть. Он обнаружил на резной спинке стула грязный мужской дождевик с клетчатой подкладкой. Он укрыл им плечи Салли, но длинные ноги ее торчали: плащ оказался короток. Это был детский плащ, совсем маленький. А что было дальше, Джерри не помнил. Он встал, побрился и сошел вниз. Дети в пижамах казались нежными пчелками, гудевшими вокруг свечей из молока. Джоанна встретила его широкой хитренькой ухмылкой, раздвинувшей ее веснушки.
