- Нино, если б сердце повернуть можно было, тогда бы умолял. Многого не знаешь, может, ты мне больше жизни нужна. Клянусь дедом, шашкой, глазами, как сестру тебя приглашаю. Любить и беречь буду... никогда... только братские слова услышишь. Пойдем, Нино, как солнца, ждет тебя дед! Вместе будем... Ты сильная, печаль остынет, может, радоваться еще будешь.

- Димитрий, слабая я сейчас... Ноги не держат, голову тяжело нести, но уже радуюсь твоей дружбе, только бедный мой брат, почему такой, как ты, должен мертвое сердце получить?.. Ты тоже не печалься, вместе будем деда беречь.

- Нино, золотая Нино, ноги не держат, на руках радость деду принесу.

Димитрий, переполненный счастьем, схватил Нино на руки.

'Дружина барсов' накануне отъезда Георгия, Дато и Ростома собралась у Георгия. Уже прокричали первые петухи, когда 'барсы', увлеченные жарким спором о союзе азнауров, заметили отсутствие Димитрия. Гиви, пришедший последним, звонко расхохотался.

- Я сюда спешил, а Димитрий к тебе тоже спешил. Как сумасшедший, мимо проскакал, чуть меня в реку не сбросил, огнем дышит. Нино на руках держит. Только ее лица не видел - на груди Димитрия спрятала.

И Гиви, не отличавшийся наблюдательностью, вновь расхохотался. Саакадзе побледнел. Даутбек усиленно теребил папаху. Ростом вдруг заинтересовался рукояткой своего кинжала, Дато залпом выпил вино. Элизбар с сердцем толкнул Гиви в бок, Матарс постарался отдавить 'ишаку' ногу. Тут только Гиви обратил внимание на происходящее и сконфуженно заторопился домой: завтра Георгию рано коня седлать, дорога трудная, давно дождя не было, пыль кругом.

Гиви оживленно поддержали, но, вылетев кубарем на улицу, чуть не избили простодушного друга.

Саакадзе взволнованно шагал по комнате и, внезапно схватив шашку, помчался к Димитрию. У спуска сильная рука Даутбека сдавила плечо Георгия. И снова Георгий вздрогнул, опять ему показалось, что он видит своего двойника: как будто совсем не похож, но чем-то совсем одинаковый.

- Ждал тебя, чуствовал, голову потеряешь. Подумай, что хочешь делать! Если сегодня порог Димитрия переступишь, завтра Нино в церковь должен вести... Нельзя так, девушка - не папаха, когда мешает - сбросил, когда нужна - голову закрыл... Какое тебе дело? Чужая сейчас...

- Я тоже думал - чужая, а сердце голову не слушает. Клялась только моей быть и вдруг к другому пошла...

- Ты первый изменил. Димитрий давно любит, зачем мешать?

- А ты, Даутбек, такую отдал бы?

- Я? Я - другое дело. Дружинники могут, как хотят, полководец должен, как необходимо.

Саакадзе качнулся. Мелькнули строгие глаза Русудан. 'Неужели тоже нужна?'. Он похолодел. 'Значит, двоих люблю?..' Георгий повернул назад.

Даутбек недоверчиво посмотрел на широкую тень, решительно пошел вслед и до утра просидел около дома друга.

- Ты уже здесь? - удивился Дато, явившись пораньше с целью пресечь назревающую ссору между Георгием и Димитрием.

- Только пришел... Скоро едете? Надо торопиться, когда глаза далеко, сердце льдом покрывается... Длинноносый черт, не мог подождать еще день.

- Думаю, нарочно при Георгии сделал, не любит Димитрий потихоньку... Здравствуй, Георгий, - поспешно обернулся Дато на скрип двери. - Скоро поедем? Э, вот и все. Ростом, ты что, в мацони купался?

- Заходите, друзья, успеем вина перед отъездом выпить. Эрасти, брось хурджини, тащи лучшее, привезенное из Тбилиси.

Он с усмешкой оглядел тревожные лица друзей, догадываясь о ночном дежурстве.

Папуна хлопотал около закуски, друзья тщетно старались шутить. Неожиданно дверь шумно распахнулась, и в комнату влетел возбужденный, радостный Димитрий. Гиви испуганно схватился за шашку.

- А, Димитрий! Почему вчера не был? Садись вино пить.

Георгий подвинул чашу, налил до краев. Димитрий залпом выпил.

- Вчера не мог, дело было... Э, откуда такое вино? Налей еще... Подожди, дай кувшин, из чаши все равно не напьюсь.

Димитрий схватил кувшин.

- Знаю, друг, какое дело... Когда свадьба?

Димитрий шумно поставил кувшин на стол. В углу губ странно блеснула зацепившаяся капля.

- Какая свадьба?! Ты, Георгий, с ума сошел? Свадьба! Разве Нино не знаешь? Сестрой в дом взял. Нехорошо, когда девушка одна, зачем ей без защиты быть? Совсем тонкая стала... Много вчера говорил, пока согласилась... Дед братскую клятву браслетами скрепил. Вот посмотрите...

Димитрий отбросил рукав и с гордостью показал широкий серебряный браслет.

- Для моей жены дед берег, но... теперь знает, никогда не женюсь. Даутбек не хочет, - прибавил он, кривя дрожащие губы.

Азнауры с глубоким сочуствием смотрели на друга, Георгий, подойдя к Димитрию, обнял и крепко поцеловал в губы. Димитрий удивленно вскинул глаза и с иронией спросил, всем ли друг раздает остатки нежности Зугзы, или только ему особое уважение оказал.

Георгий засмеялся: нужна ему казашка! Он даже глазом Зугзу не тронул. Для царицы в подарок взял, сегодня в Тбилиси повезет. Совсем по-исфахански, раба - ханская дочь! Царице это очень понравится, а 'Дружине барсов' необходимо задобрить ведьму.

Димитрий радостно заерзал на тахте. Он представил, какое удовольствие доставит Нино эта новость. Конечно, Георгий молодец, лишняя здесь казашка, зачем главе 'барсов' чужая женщина? Но Дато не поддержал друга и не на шутку огорчился: такая красавица напрасно пропадает. В Метехи, убеждал он, и своих много, знал бы, в Амши увез. Правда, Фатьма тоже ничего, веселая, танцует, поет, иногда от ревности чувяки в голову бросает... Отдельно приходится держать, в доме отца неудобно, сестры там... но Зугза! Какая кровь у Георгия, если спокойно красавицу отдает?

Георгий тихонько вздохнул, вспоминая страстные поцелуи и мольбу Зугзы. Но надо помнить: Зугза ханской крови и могла послужить приманкой для казахов. Может, у Зугзы где-нибудь жених остался, может, родственные эйлаги захотят вернуть дочь Мамбет-хана... Для спокойствия Носте лучше увезти, а кровь у него не хуже, чем у Дато, играет, только голова больше должна думать...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Тбилисский майдан бурлил, переплескивая взбудораженные толпы, но любопытные руки не тянулись к ярким шелкам, не встряхивали каракулевые шкурки, не наполняли плетеные корзины пахнувшими медом яблоками, не сматывали буйволиные кожи, не переворачивали медные котлы, не вертели косматые папахи, не щупали курдюки. Темные лавки смотрели пустыми дверьми на кипящую площадь.

Майдан бурлил.

От последней бойницы крепости по тесным улицам, по плоским крышам бежали оживленные мокалаке и амкары. Даже караваны из Индии, даже римские миссионеры, даже персидские канатоходцы не притягивали столько горящих глаз. Через Салакбо - площадь суда и расправы - к майдану медленно продвигалось необычайное шествие. Впереди зурначей на длинном шесте колыхалась разукрашенная петушиными перьями голова Мамбет-хана, окруженная свитой из двухсот казахских голов на черных шестах. Зурначи усердно дудели, били в бубны. Глашатаи, надрываясь, посменно хрипло выкрикивали:

- Вот как наш великий царь расправляется с презренными собаками, грабящими картлийские земли.

На верблюде, украшенном бубенцами, на красном седле сидела разодетая в зеленые, розовые шелка и обвешанная золотыми четками Зугза. Крепко сжатые губы и опущенные глаза омертвляли красивое лицо. Около верблюда шагал рыжебородый глашатай.

- Смотрите, картлийцы, рабыня нашей царицы цариц любуется гордым положением своего отца Мамбет-хана и его свиты!

Шествие сопровождали радостные восклицания, жадные взоры и одобрительный смех.

Дерзкий поход Саакадзэ озадачил Метехи. Царь недоумевал.

Значит, и с неуловимыми казахами можно бороться. И он пытливо расспрашивал, какое впечатление