отрываясь от любопытного, что «драка» — это излишняя детализация. С ним не согласились, доверенный за машинкой усмехнулся даже. Затем помусолили абзац: «…Манцев и ранее имел случаи нарушения воинской дисциплины, за что неоднократно наказывался. Так, в июле сего года…» Кадровик громко спросил Барбаша, когда сидел на гауптвахте Манцев, и Барбаш так же громко, через коридор, ответил, что такими данными не располагает, чему кадровик не поверил и позвонил на гауптвахту, но и там не могли найти Манцева в книгах арестованных. Из затруднений вышли блистательно, машинка отстучала: «За старшим лейтенантом Манцевым и ранее наблюдались случаи грубого нарушения дисциплины».

Мера наказания осталась прежней: суд чести. Адъютант вложил текст в папку «для доклада» и умчался на «Победе». Иван Данилович начинал кое— что понимать. Спешат потому, что сегодня— 21 декабря, по линкоровским документам Манцев еще в отпуске, но по подсчетам ОКОСа обязан вернуться сегодня до 24.00. Появление его означает: в бумаженциях, собранных кадровиком, наметятся расхождения, объяснения Манцева опровергнут их. На нынешние сутки Манцев еще офицер эскадры, завтра он — в распоряжении штаба ЧФ, делом его могут заняться другие офицеры, не эти канцеляристы. Кадровик, правда, позвонил на линкор, новый командир и новый старший помощник слыхом не слыхивали о Манцеве, приказ, объявляющий отпуск, найден, по приказу возвращение из отпуска 31 декабря, 10 суток отпуска добавлены, возможно, прежним командиром, который сейчас на Севере принимает дивизию крейсеров. Про арест мог знать бывший старший помощник, капитан 1 ранга Милютин, ныне командир «Дзержинского», Милютин оказался на месте, в каюте, но, видимо, понес такую чушь, что кадровик отбросил от себя трубку телефона, выругался. Тревожный стыд испытывал Иван Данилович, перебрался к Барбашу, сочувствия или понимания искал, что ли. Илья Теодорович, очень довольный событиями, пропел: «Белоруссия родная. Украина золотая…»— и достал из сейфа необычайной вкусноты яблоки, крупные, с маленький арбуз, одним кусом Барбаш отхватил половину яблока и рассмеялся, глазами показал на коридор, издевательски хмыкнул:

«Тоже мне — подготовились…» А тут и адъютант вернулся, чрезвычайно озабоченный, Иван Данилович поспешил в комнату для четвертования, узнавать новости. Текст командующего не удовлетворил, разницу между «имелись случаи» и «наблюдались случаи» он уловил, по всему абзацу располагался крупный знак вопроса, немое порицание. Затем перо командующего абзац с мерою наказания перенесло в самый низ листа, давая в приказе место еще одному нарушителю. Адъютант растолковал перенос так: приказ только о Манцеве — это слишком необычно, чересчур тенденциозно, это находится в явном противоречии с обширностью власти, обладаемой командующим. Требуется, короче, еще один офицер — в приказ, офицер этот будет наказан за проступок в стиле манцевского нарушения, поскольку содержание приказа все то же, о недостойном поведении вне корабля.

Какой проступок и кто его совершил — этого не знал пока никто. Барбаш мстительно захохотал, когда у него попросили подходящую кандидатуру, и выдал ее. Она вылетела из его кабинета и шмякнулась на стол перед кадровиком: офицер, командированный вместе с матросами в винный совхоз «Массандра» для оказания шефской помощи, матросов отослал на корабль, а сам пятый день пил и буянил. Способ самоустранения как нельзя лучше соответствовал содержанию приказа, руки уже вознеслись над клавишами машинки, но испуганно отдернулись, как только Барбаш сообщил фамилию офицера. Адъютант потянулся к телефону, жеманно заговорил с кем— то, кого он называл Юлой, и попросил Юлу немедленно связаться с Москвой, успокоить Дарью Ивановну, сообщить ей, что сын ее нашелся, с ним полный порядок… Выручил кадровик, вспомнил о каком— то Лерникове или Ведерникове, который что-то совершил, будучи в призывной комиссии Воронежского горвоенкомата, и не беда, что материалов на него нет, материалы появятся, как только грамотно будет составлен запрос о недостойном поведении. Однако в приказ Лерников— Ведерников не пошел, каким— то образом на крейсерах и эсминцах прознали о судилище у Барбаша. Флагманский артиллерист позвонил из дому, предупредил, что если капитан-лейтенанта Черникова включат в приказ, то он дойдет до Москвы, но невиновность его докажет, а виновные в облыжном приказе понесут наказание. Вслед за флагартом стали названивать командиры бригад, отстаивая своих офицеров, фамилии которых так и посыпались на стол из уст адъютанта, когда провал с Лерниковым— Ведерниковым стал очевиден.

И никто не заступался за Манцева, никто не просил о смягчении наказания! Он отдан был на заклание, обречен. И Долгушин прозревал все более и более. Знает, знает командующий о том, где ст. Долбино и что Манцева губят. Знает — и молчит, потому что он командующий. потому что власть— это всегда компромисс, учет всех факторов, и среди этих факторов и Манцев, который все— таки артиллерист, а не «командир подразделения», и кадровик, презираемый многими за усердие в комплектовании «королевской бригады», и навязанный Москвою адъютант, с которым ни один офицер эскадры словом даже не перебросился. Все учтено командующим в предвидении обстоятельств, которые могут так измениться, что понадобятся новые жертвы, и тогда— то троицу эту обвинят в фальсификации данных, на основе которых ошельмован был Манцев. Мудр, мудр командующий. И ложную цель выставил, второго нарушителя, на защите которого продемонстрируют лучшие человеческие качества те принципиальные товарищи, которые побоялись вступиться за Манцева и которые могут затаить в себе недобрые чувства к командующему. Где— то между пишущей машинкой и типографским станком испарится абзац со старшим лейтенантом Галаховым, недостающим элементом воздвигаемого здесь сооружения. Что натворил этот Галахов — не знал, наверное, сам Галахов. Напутствуя адъютанта, кадровик поставил перед ним сложную задачу: надо было узнать у командующего, где и на какой должности использовать Манцева, потому что приказ о кадровых перемещениях по ЧФ будет подписывать командующий флотом, подавать приказ на подпись будет он, старший офицер ОКОСа, и к приказу следовало бы присовокупить словесное дополнение, с командующим эскадрою, мол, согласовано.

Несколько обескураженным вернулся адъютант, вину за собою чувствуя. Перо командующего исправило абзац, лежавший под строчкой «За допущенные нарушения приказываю…» Галахову — не 10 суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, а 5 суток. Манцеву же — предупреждение о неполном служебном соответствии. Мягкость наказания возмутила интеллигентствующего доверенного. «Так нельзя! — воскликнул он с ожесточением. — Где же карающая десница порядка? Мы флот развалим!..» Тем не менее он, ловко засунув под валик бумагу, быстренько отшлепал текст. Кадровик же пристал к адъютанту: как решено с местом будущей службы Манцева? Адъютант сказал, что четких указаний не последовало, однако на карте Черного моря палец командующего прочертил дугу, соединившую две географические точки: остров и мыс. «Там или там», — выразился командующий, и что это означает — надо еще подумать.

Позвали Барбаша, стали вместе думать. На острове — батарея береговой обороны, пост СНИС (служба наблюдения и связи), пирс для приема мелкотоннажных судов. Мыс — южная точка Черноморского побережья, на самой границе, что по речонке, на мысе — пост СНИС, более ничего. Итак, все ясно: командир поста СНИС. А где именно — п усть кадровик решает.

Заговорил Долгушин, возразил гневно: остров — ни в коем случае! Остров некогда был местом ссылки, и между службою Манцева и ссылкою никаких аналогий прослеживаться не должно!

Политически обоснованное предложение принято было единогласно. Остров отпадал, кадровик, однако, преследовал свои цели. Он выразил сомнение в том, что палец командующего остановился именно на мысе. Если, указал кадровик, толщину пальца командующего взять в масштабе карты, которая в домашнем кабинете, то с одинаковой вероятностью можно предположить, что палец имел в виду как мыс, так и Поти, и скорее всего Поти, конечно же, Поти!

Адъютант внес важное уточнение: дугу прочертил не указательный палец, а мизинец, даже более того, ноготь мизинца. Кадровик тем не менее упорствовал, ему надо было заткнуть какую— то должностную дыру в Поти, и он сказал, что палец, конечно, двигался по восходящей дуге от острова, и ноготь, указав истинное место службы Манцева, по инерции проскользил до мыса. Адъютант, оскорбленный до глубины души, заявил, что палец перемещался по нисходящей ветви и мыса коснулся, подобравшись к нему с юга, пол— Турции отхватив.

Это было решающим доводом, споры прекратились. Кадровик позвонил на «Безбоязненный», где он брал машинку, оттуда прибежал матрос.

Уехали. Барбаш достал гантели, размял мускулы. Молчал. Молчал и Долгушин. Тут заскрипели ступени, поднялся кто— то, несколько боязливо, сконфуженно даже, в нерешительности потоптался, набрался смелости, показал себя в коридорчике.

— А, Николашенька!.. — приветствовал Барбаш капитан-лейтенанта Николашина. — Ну что, мой