Не произнося ни слова (мешала плитка шоколада), Олег повернулся к Векшиным и руки с растопыренными пальцами выставил, как на приеме у невропатолога. Ритка Векшина расплакалась, а Степа выругался, взял ведра и пошел к колонке за водой…

В восьмом часу утра к Минной стенке подошел рейсовый барказ, чтоб к подъему флага доставить на линкор офицеров и сверхсрочников. Вычищенный и отмытый Олег Манцев отвечал на приветствия друзей, руку его оттягивал сверток со старой шинелью. Вчерашний алкоголь уже перегорел в его могучем организме, Олег был трезв и мысли его были по— утреннему ясны. В барказе, отвернувшись от брызг и ветра, смотрел он на удалявшуюся Минную стенку, на буксирчик, крушивший волны, на Павловский мысок, проплывавший мимо. Кричали чайки, на кораблях шла приборка, давно уже начался обычный день эскадры.

Летом прошлого 1952 года кому— то в каюте No 61 пришла мысль все внутрикаютные события отмечать приказами.

Так и сделали. Приказы по форме напоминали громовые документы штаба эскадры.

Всем доставалось в этих приказах, Олегу Манцеву больше всех. Месяца не прошло с начала офицерской службы, а в каюте после отбоя зачитали:

Из тридцати пяти приказов, оглашенных в каюте, пятнадцать посвящались Манцеву. Особо старательно трудились над шестнадцатым, в поте лица.

Приказ, как и все предыдущие, составляли втроем. Втроем же и сожгли: Степа разорвал приказ на части, Борис собрал обрывки, Олег поднес огонь зажигалки.

— Приказ обжалованию не подлежит, — забубнил Гущин, — и будет приведен в исполнение после похода.

О нем, походе, и заговорили. Поход тяжелейший: на флот прибыл адмирал Немченко — главный инспектор боевой подготовки, кислая жизнь обеспечена, командующий эскадрой флаг свой перенесет на линкор.

Лучшее лекарство от всех грядущих бед — заблаговременный сон. Все полезли под одеяла. Олегу не спалось. Долго ворочался, потом привстал, поняв, что и Гущин не спит.

— Мерзость какая— то на душе, — признался он. — Что-то нехорошее со мной происходит. Шинель эта опять же.

— Плюнь, — дал верный совет Гущин. — Все проходит. Все, к сожалению, проходит. Плохо то, что ты начал думать. Не для этого дана голова. Ты подумай — и прекрати думать. — Думать, чтоб не думать?.. Порочный круг. Борис Гущин как— то обреченно вздохнул. — Нет, Олежка. Научиться не думать — это то. для чего мы созданы. Поверь мне.

Три коротких тревожных звонка предваряют возникновение длинного, надсадного, кажущегося бесконечным звука, который проникает во все отсеки, выгородки, кубрики и каюты линкора, несется взрывной волной по верхним и нижним палубам, — и громадный корабль, начиненный динамиками трансляции, на весь рейд ревет голосом старшего помощника командира корабля капитана 2 ранга Милютина: «Учебная боевая тревога!.. Учебная боевая тревога!..»

Тысяча двести человек вскакивают с коек, застигнутые этим ревом, бросаются к дверям, горловинам и люкам, взлетают по трапам вверх, падают вниз, нажимают кнопки, включая тысячи механизмов. Сдергивают брезент с зенитных автоматов, кладут перед собою таблицы и карты, задраиваются в отсеках, казематах и постах, и ручейки команд («Боевой пост номер два к бою готов!») стекаются к командирам дивизионов и начальникам служб. Доклады командиров боевых частей сопровождаются щелчком секундомера старшего помощника. Капитан 2 ранга Милютин замечает время последнего доклада и суховато произносит: «Товарищ командир! Корабль к бою готов!»

Если тысяча двести человек захотели бы вдруг занять свои боевые посты в кратчайшее время, добежав до постов по кратчайшей прямой, то вслед за докладом о готовности корабля к бою, сделанным с большим опозданием, в боевую рубку поступили бы сообщения о потерях в личном составе, о раздавленных пальцах, о пробитых черепах. И чтобы тысяча двести человек — живыми и здоровыми — заняли свои строго определенные расписанием места в строго определенной позе, разработан особо примитивный маршрут бега по всем тревогам: в корму — по левому борту, в нос — по правому, по правобортным трапам — вверх, по левобортным — вниз. Достаточно семистам человекам последовать этому правилу, как остальные пятьсот будут вынуждены подчиниться ему, ибо пробки на трапах рассосутся немедленно — ударами локтей, пинками, окриками.

В офицерской и старшинской кают— компаниях, где плавают еще дымки папирос и лежат на столах неоконченные партии домино и шахмат, разворачиваются операционные; интенданты и писари, курсанты на практике и боцкоманда закрывают кладовые, камбузы, каюты и кубрики, присоединяются к расчетам тех постов, куда их определило корабельное расписание. Люди случайные — береговые или с других кораблей — стараются глубже упрятаться, чтоб не мешать целеустремленному порыву команды линкора в считанные минуты и секунды подготовить себя, оружие и механизмы к бою, которого нет и которого ждут…

— Пятая батарея к бою готова! — доложил Олег Манцев командиру дивизиона, зная уже, что сейчас последует отбой тревоги, а затем новая команда разнесется по линкору: «Корабль к бою и походу изготовить!» Предстоит поход, изнурительный и многодневный, начинаются общефлотские учения.

К бою и походу на линейном корабле Олега Манцева готовили в Ленинграде четыре года, по прошествии которых училищные командиры пришли к выводу, что Олег Павлович Манцев партии Ленина — Сталина предан, морально устойчив, физически вынослив, морской качке не подвержен. Отличными и