преданная духовная дочь, она понимает чувство зависти и досады, которые мог ему внушить этот пришлый проповедник. Но в конце концов устоять не было никакой возможности: слава доминиканца так гремела, что искушение было слишком велико, и она решилась пойти только посмотреть на него. Герцогиня увидела его и прослушала его проповедь; он ей понравился, она все чаще стала посещать его проповеди, и в конце концов изменница решила сделать его своим духовником.

Однако надо было сначала отделаться от прежнего духовника. Это было нелегко. Духовника нельзя бросить, как любовника: набожная женщина не может слыть ветреницей и не хочет потерять уважение пастыря, которого она покидает. Как же поступила герцогиня? Она пошла к отцу Херонимо и сказала ему с таким печальным видом, точно и в самом деле была огорчена:

— Отец мой, я в отчаянии! Я страшно расстроена, опечалена, озабочена.

— Что с вами, сударыня? — спросил де Агилар.

— Поверите ли, — продолжала она, — мой муж, который был всегда так уверен в моей добродетели, находящейся под вашим продолжительным надзором, вдруг стал меня ревновать и не хочет, чтобы вы были моим духовником. Слышали ли вы когда-нибудь о такой причуде? Напрасно я корила его, говоря, что он оскорбляет вместе со мной человека, глубоко благочестивого и свободного от власти страстей, — защищая вас, я только усилила его недоверие.

Дон Херонимо, несмотря на свой ум, попался в ловушку; правда, герцогиня говорила так убедительно, что провела бы весь мир. Хотя ему и досадно было терять такую знатную духовную дочь, он сам уговорил ее покориться желаниям супруга; у его преподобия открылись глаза, только когда он узнал, что духовником этой дамы стал брат Пласид.

Рядом с усыпальницей герцога и его ловкой супруги, — продолжал бес, — недавно сооружен более скромный мавзолей; под ним покоятся старшина совета по делам Индии и его молодая супруга — чета довольно странная. Ему было шестьдесят три года, когда он женился на двадцатилетней девушке; он уж собрался лишить наследства двоих детей от первого брака, но скоропостижно умер от удара; жена его скончалась через сутки после него от горя, что он не умер тремя днями позже.

Теперь перед нами самый почтенный памятник: испанцы чтут эту гробницу так же, как римляне чтили гробницу Ромула.

— Останки какого же великого человека покоятся здесь? — спросил Леандро-Перес.

— Первого министра испанского королевства, — отвечал Асмодей. — Может быть, никогда не увидит страна равного ему государственного деятеля. Король доверил этому человеку управление всем государством, и он так хорошо справлялся с этой задачей, что и король и подданные были им чрезвычайно довольны. Под его управлением страна процветала, народ благоденствовал; к тому же этот искусный министр был набожен и человеколюбив. Хотя он никогда ни в чем не мог себя упрекнуть, ответственность занимаемого им поста все же тревожила его.

Немного дальше, за этим министром, столь достойным сожаления, отыщите в углу черную мраморную доску, прикрепленную к колонне. Хотите, я приоткрою гроб, который стоит под нею, и покажу вам девушку- горожанку, пленявшую всех красотой и умершую во цвете лет? Теперь там только прах, а при жизни это была такая привлекательная особа, что отец ее был в постоянном страхе, как бы ее не похитил какой- нибудь поклонник. Это неминуемо и случилось бы, проживи она дольше. Ее обожали трое дворян. Когда она умерла, они были неутешны и в знак отчаяния лишили себя жизни. Эта трагическая история начертана золотыми буквами на мраморной доске с изображением фигурок трех безутешных влюбленных, собирающихся покончить с собой: один выпивает отраву, другой закалывается шпагой, третий накидывает на шею петлю, чтобы повеситься.

В этом месте рассказа Самбульо от души рассмеялся, ему показалось забавным, что надгробную плиту девушки украсили подобными фигурами; заметив это, бес сказал студенту:

— Раз это вас смешит, я мог бы перенести вас на берега Тахо, чтобы показать памятник некоего драматурга, поставленный по его завещанию в деревенской церкви около Альмараса, куда он удалился после долгой разгульной жизни в Мадриде. Этот сочинитель написал для театра множество комедий, полных острот и непристойностей, но перед смертью раскаялся и, чтобы искупить произведенный его комедиями скандал, велел изобразить на своей гробнице нечто вроде костра из томов, содержащих некоторые его пьесы. Целомудрие поджигает груду книг горящим факелом.

Кроме покойников, лежащих в гробницах, которые я вам показывал, бесконечное множество других похоронено здесь очень скромно. Я вижу их блуждающие тени; они бродят взад и вперед, не нарушая глубокого покоя, царящего в этом святом месте. Призраки не говорят между собой, но и в безмолвии мне ясны все их мысли.

— Как досадно, что я не могу наслаждаться, как вы, их видом! — воскликнул дон Клеофас.

— Я могу доставить вам и это удовольствие, — отвечал Асмодей, — мне это нетрудно.

Бес прикоснулся к глазам студента, и тот каким-то чудом увидел множество белых призраков.

При этом зрелище Самбульо задрожал.

— Как, вы дрожите? Тени вас пугают? — сказал бес. — Не приходите в ужас от их одеяния, старайтесь свыкнуться с этим зрелищем теперь же: ведь в свое время и вы будете в таком виде. Это — мундир усопших. Успокойтесь же и откиньте страх. Неужели у вас в этом случае недостает храбрости, между тем как хватило мужества перенести мой вид? Эти люди не так зловредны, как я.

Тут студент собрался с духом и стал довольно смело смотреть на привидения.

— Вглядитесь внимательно в эти тени, — сказал Хромой. — Тут те, которым соорудили мавзолеи, находятся вместе с теми, у кого вместо памятника обыкновенный гроб; неравенства, разделявшего их при жизни, здесь не существует. Камергер и первый министр теперь равны с самыми скромными гражданами, похороненными в этой церкви. Величие благородных покойников окончилось с их жизнью, подобно тому как величие театрального героя кончается вместе с пьесой.

— Я хочу сделать одно замечание, — вставил Леандро, — я вижу тень, которая блуждает совсем одиноко, она как будто избегает общества других.

— Скажите лучше, что другие ее избегают, — это будет вернее. Знаете, чья это тень? Это тень старого нотариуса, который из тщеславия велел похоронить себя в свинцовом гробу, что очень не понравилось другим покойникам, тела которых погребены более скромно. Чтобы унизить его гордыню, они чуждаются его тени.

— Я заметил еще, — сказал дон Клеофас, — что два призрака, встретившись, остановились на мгновенье, посмотрели друг на друга и пошли каждый своей дорогой.

— Это тени двух закадычных друзей, — отвечал бес. — Один из них был художник, другой — музыкант; они любили выпить, а в общем были очень порядочными людьми. Они умерли в один год; когда их тени встречаются, они вспоминают былые пирушки, и печальное молчание их как будто говорит: «Ах, друг мой, нам уже больше не пить!»

— Боже, что я вижу! — воскликнул студент. — В углу церкви две тени гуляют вместе; но как они мало подходят друг к другу! Их рост и повадки совсем различны: одна громадного роста и выступает так важно, а другая, напротив, маленькая и очень легкомысленного вида.

— Большая тень, — объяснил Хромой, — это немец, который умер оттого, что во время попойки три раза выпил за чье-то здоровье вина, подправленного табаком. Маленькая тень — это француз; по любезному обычаю своей родины он вздумал, входя в церковь, предложить выходившей оттуда молодой даме святой воды. В тот же день он был убит наповал выстрелом из мушкета.

Среди толпы я вижу еще три замечательных призрака, — продолжал Асмодей.

— Надо вам рассказать, каким образом они покинули свою земную оболочку. В жизни это были три актрисы, имена которых гремели в Мадриде, как в свое время в Риме имена Оригины, Киферионы и Арбускулы; они обладали даром, как и те, забавлять людей в общественных местах и разорять наедине. Вот каков был конец этих знаменитых испанских лицедеек: первая лопнула от зависти при громе аплодисментов, которым приветствовали молодую дебютантку; смерть другой наступила от излишества в пище; третья играла с таким увлечением, представляя на сцене весталку, что умерла за кулисами от преждевременных родов.

Но оставим в покое мертвецов, — продолжал бес, — довольно мы на них нагляделись. Теперь я хочу показать вам другое зрелище, которое, вероятно, произведет на вас еще более сильное впечатление. Той же властью, какой я показал вам эти призраки, я покажу вам Смерть. Вы увидите этого неумолимого врага