секретарем ЦК партии. На этом посту И. В. Сталин работал до о к т я б р я 1 9 5 2, а затем до конца своей жизни являлся с е к р е т а р е м Ц К' (разрядка моя. – А. А.) (Энциклопедический словарь в 3 томах. М. 1955, т. III, стр. 310).

То же повторено в справочном аппарате Полного собрания сочинений Ленина, вышедшем при втором, брежневском 'коллективном руководстве'. Там сказано: 'Сталин… С 1922 по 1952 год – генеральный секретарь ЦК партии, затем секретарь ЦК КПСС' (Ленин В. И. Полное собрание сочинении, т. 44, стр. 651).

Никакой случайной обмолвки тут нет. Эти документы не оставляют сомнения, что Сталин после октябрьского пленума ЦК 1952 года перестал быть генеральным секретарем, а был лишь одним из десяти его секретарей.

Кто же занял его место? Об этом нет никаких указаний ни в мемуарах современников, ни в официальных документах партии, однако секрета никакого не было – место Сталина в Секретариате ЦК занял, конечно, Маленков. Только теперь он назывался не генеральный секретарь, а первый секретарь ЦК. Власть Сталина перешла к его ученикам теперь юридически.

Конечно, Сталин остался лидером партии, при перечислении членов Президиума и Секретариата ЦК его имя названо первым, вне алфавита. Но теперь он такой первый, который всецело зависит от вторых. Сталин не был бы самим собою, если примирился бы с этим. Следующий кризис он спровоцирует, стараясь вернуть себе прежнюю неограниченную власть.

Анализ последующих событий показывает, что новый министр госбезопасности С. Д. Игнатьев играл двойную роль: прилежно выполнял приказания Сталина и аккуратно сообщал их тем, против кого они были направлены, – Маленкову, Берия, Хрущеву.

Это было не предательством, а своего рода самострахованием Игнатьева. Он знал, что никто из министров госбезопасности, уничтожавших людей по приказу Сталина, своей смертью не умер. После выполнения ими задания Сталин их также ликвидировал. Так погибли Менжинский, Ягода, Ежов. Так сидит теперь Абакумов, на очереди стоит Берия, а после Берия Сталин ликвидирует и его, Игнатьева.

О двойной игре Игнатьева, например, в 'деле врачей' сообщил XX съезду Хрущев.

'На этом съезде, – сказал Хрущев, – присутствует в качестве делегата бывший министр государственной безопасности товарищ Игнатьев. Сталин ему резко заявил:

'Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову' (Н. С. Хрущев, 'Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС', стр. 44).

Зная, что Сталин при всех условиях 'укоротит его на голову', Игнатьев и стал вести двойную политику. Иначе его не было бы на съезде, которым руководило старое Политбюро во главе с Хрущевым, Булганиным, Маленковым. Он, собственно, оказался и единственным уцелевшим руководящим чекистом из сталинского окружения: его заместителя Рюмина расстреляли, расстреляли его предшественника министра госбезопасности Абакумова и всех его помощников, расстреляли предшественника Абакумова министра госбезопасности Меркулова и всех его помощников, расстреляли Берия и всех его помощников, ликвидировали министров внутренних дел и госбезопасности Круглова и Серова и всех их помощников, а вот Игнатьев остался жив (в 1974 году к своему семидесятилетию он даже получил орден).

Когда после смерти Сталина Берия объединил министерства госбезопасности и внутренних дел в одно МВД СССР и сам возглавил его, то Игнатьев получил лишь повышение – его сделали секретарем ЦК КПСС по госбезопасности!

Столь удивительной способностью самосохранения, умением приспособляться к обстановке и обходить подводные рифы, да еще играть с таким огнем, как Сталин, мог обладать лишь исключительно талантливый партаппаратчик. Им и оказался Игнатьев. Более четверти века он работал внутри партаппарата на всех уровнях: в области (Башкирия), в республиках (Узбекистан и Белоруссия), в центре (ЦК КПСС).

Он был более предан аппарату, чем лицам, даже таким, как Сталин. Он был не оппортунистом, а фанатиком аппарата. В этом, вероятно, и секрет его спасения.

Естественно, что и в Министерстве госбезопасности он ощущал себя не профессиональным чекистом, а резидентом партаппарата, его посланником и исполнителем его воли. Если интересы тайной полиции приходили в столкновение с интересами партаппарата, то люди типа Игнатьева становились на сторону партии, а партию олицетворял собою партаппарат. Однако личная диктатура Сталина требовала, чтобы не партия контролировала полицию, а, наоборот, полиция контролировала партию. И теперь, когда Сталин задумал новую чистку и против партии и против полиции, он невольно спровоцировал единение старых полицейских кадров со старыми партаппаратчиками, в результате чего ему и подсунули министром безопасности Игнатьева. Сталин принял нового главу полиции в уверенности, что он его перекует по своему образу и подобию. И ошибся. Игнатьев оказался истинным сталинцем: двурушником. В силу этого Игнатьев был идеальным орудием на идеальном месте для организации заговора против Сталина.

Теперь наше изложение вступает в область, где наряду с официальными данными важную роль играют и доказательства косвенные.

По Хрущеву (см.: Khrushchev. Remembers, vol. I, р. 305), «врачи-заговорщики» были под арестом еще со времени XIX съезда (октябрь 1952); «сценарий» по делу Гомулки тоже уже был известен. В ноябре того же года судили ставленников Берия в Чехословакии (процесс Сланского); интенсивно шли допросы бериевцев в Тбилиси.

Первые же сообщения Игнатьева о ходе допросов врачей показали, что замыслы Сталина направлены не только против Берия и его чекистов, но и против всего Политбюро.

Комментатор хрущевских воспоминаний Эдвард Кренкшоу совершенно правильно пишет, что 'последняя чистка Сталина была направлена против его ближайших коллег, в первую очередь против Берия' (Khrushchev. Remembers, vol. I, р. 301). Все это и привело к решению Берия предложить Сталину, чтобы он подал в отставку со всех своих постов.

На путях к предъявлению, а тем более к осуществлению такого решения, однако, были очень серьезные препятствия, без преодоления которых Сталин был неуязвим.

Это его 'внутренний кабинет' во главе с генералом Поскребышевым, его личная охрана во главе с генералом Власиком, комендатура Кремля во главе с генералом Косынкиным. Берия отлично понимал, что Сталина можно превратить в политический труп только через физические трупы этих преданных ему служак.

Были еще две проблемы: во-первых, где предложить Сталину отставку – в Кремле, на его даче под Москвой или на его даче на Черноморском побережье (как это потом сделали с Хрущевым); во-вторых, кого из членов Президиума ЦК можно включить в «делегацию» к Сталину.

Известно было, кто не пойдет к Сталину с таким требованием: Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, – не пойдут из-за своих былых личных связей или из-за трусости. Новые члены Президиума вообще отпадают – велика была опасность, что кто-нибудь из них выдаст весь план. Остаются те, кого Хрущев называет правительствующим внутренним кругом нового Бюро, куда, кроме Сталина, входили только члены негласной четверки: Берия, Маленков, Хрущев и Булганин плюс ставленник этой четверки – Игнатьев. По иронии судьбы только их Сталин и пускал к себе.

Данные Хрущева подтверждаются и воспоминаниями Аллилуевой: 'В самое последнее время обычными лицами (у Сталина на даче – А. А.) были: Берия, Маленков, Булганин, Микоян. Появлялся и Хрущев. С 1949 года, после ареста его жены, Молотов был фактически не у дел, и даже в дни болезни отца его не позвали' ('Двадцать писем к другу', стр. 192).

Местом, наиболее безопасным для предъявления Сталину требования об отставке, конечно, было далекое от Москвы Черноморское побережье Грузии. Однако после создания 'мингрельского дела' Сталин побаивался своих земляков и перестал ездить туда на отдых. Аллилуева сообщает: 'Последнее время он жил особенно уединенно; поездка на юг осенью 1951 года была последней' (там же, стр. 190). Так отпал юг.

Оставались Кремль и дача под Москвой. Кремль импонировал с легальной стороны – как резиденция