Владычицей, смущал. Кром, на кой ему сдался этот Идрайн? Он привык сам подбирать спутников для всевозможных опасных авантюр и жаловал доверием немногих. А этот Идрайн даже не был человеком! Кому же приятно странствовать в компании нелюди?

Ночь – вернее, предутренний час, когда над морем царит сумрак и звезды начинают гаснуть в бледнеющем небе – выдалась у Дайомы беспокойной. Выпустив на свободу сны и покинув святилище, она вновь спустилась в холодную и мрачную камеру. Она стояла там, сжимая свой магический талисман; лунный камень светился и сиял, бросая неяркие отблески на железное ложе и тело голема – уже вполне сформировавшееся, неотличимое от человеческого.

Владычица Острова Снов протянула руку, и световой лучик пробежал по векам застывшего на ложе существа, коснулся его губ и замер на груди – слева, где медленно стучало сердце.

– Восстань, – прошептала женщина, и ее изумрудные глаза повелительно сверкнули, – восстань и произнеси слова покорности. Восстань и выслушай мои повеления!

Исполин шевельнулся. Его массивное огромное тело сгибалось еще с трудом, руки дрожали, челюсть отвисла, придав лицу странное выражение: казалось, он изумленно уставился куда-то вдаль, хотя перед ним была лишь глухая и темная стена камеры. Постепенно, с трудом, ему удалось сесть, спустить ноги на пол, выпрямиться, придерживаясь ладонями о край ложа. Челюсти его сошлись с глухим лязгом, и лик выглядел теперь не удивленным, а сосредоточенно-мрачным. Сделав последнее усилие, голем встал, вытянулся во весь рост, покачиваясь и возвышаясь над своей госпожой на добрых две головы. Он был громаден – великан с бледно-серой кожей и выпуклыми рельефными мышцами.

Веки его разошлись, уста разомкнулись.

– Я-а… – произнес голем. – Я-ааа…

– Ты – мой раб, – сказала Дайома. – Я – твоя госпожа.

– Ты – моя госпожа, – покорно повторил исполин. – Я – твой раб.

– Мой раб, нареченный Идрайном… Запомни, это твое имя.

– Идрайн, госпожа. Я запомнил. Мое имя.

– Оно тебе нравится?

– Я не знаю. Я создан, чтобы выполнять приказы. Ты приказываешь, чтобы нравилось?

– Нет. Только людям может нравиться или не нравиться нечто; ты же – не человек. Пока не человек.

Голем молчал.

– Хочешь узнать, почему ты не человек?

– Ты приказываешь, чтобы я хотел?

– Да.

– Почему я не человек, госпожа моя?

– Потому что ты не имеешь души. Хочешь обрести ее и стать человеком?

– Ты приказываешь?

– Да.

– Я хочу обрести душу и стать человеком, – прошептали серые губы.

– Хорошо! Пусть это будет твоей целью, главной целью: обрести душу и сделаться человеком. Я, твоя госпожа, обещаю: ты станешь человеком, если послужишь мне верно и преданно. Служить мне – твоя вторая цель, и, служа, ты будешь помнить о награде, которая тебя ожидает, и жаждать ее. Ты понял? Говори!

Голем уже не раскачивался на дрожащих ногах, а стоял вполне уверенно; лицо его приняло осмысленное выражение, темные глаза тускло мерцали в отблесках светового шара.

– Я понял, госпожа, – произнес он, – я понял. Я – без души, но я – разумный. Я существую. У меня есть цель…

– Говори! – поторопила его Дайома. – Тебе надо говорить больше! Возможен разум без души, но нет души без разума. Если ты хочешь получить душу, твой разум должен сделаться гибким в достижении цели. Говори!

– О чем, госпожа?

– О чем угодно! Что ты чувствуешь, что ты умеешь, что ты помнишь… Говори!

Он заговорил. Вначале слова тянулись медленно, как караван изнывающих от жажды верблюдов; потом они побежали, словно породистые туранские аргамаки, понеслись вскачь, хлынули потоком, обрушились водопадом. Владычица Острова Снов слушала и довольно кивала; вместе с речью просыпался разум ее создания, открывались еще пустые кладовые памяти, взрастали побеги хитрости. Без этого он бы не понял ее повелений.

Наконец Дайома протянула руку, и голем смолк.

– Больше ты не будешь говорить так много, – сказала она. – Ты, Идрайн, будешь молчальником. Ты будешь убеждать силой, а не словом. Для того ты и создан.

– Силой, а не словом, – повторил серый исполин, согнув в локте могучую руку. – Это я понимаю, госпожа. Силой, а не словом! Это хорошо!

– Теперь ты будешь слушать и запоминать… – Дайома спрятала свой лунный талисман в кулачке, ибо в нем уже не было необходимости. – Слушай и запоминай! – повторила она, глядя в мерцающие зрачки голема.

– Слушаю и запоминаю, моя госпожа.

– Сейчас ты отправишься в арсенал, выберешь себе оружие и одежду. Потом…

Она говорила долго. Голем покорно кивал, и с каждым разом шея его гнулась все легче и легче, а застывшая на лице гримаса тупой покорности постепенно исчезала. Он становился совсем неотличимым от человека.

Конан стоял на берегу бухты, всматриваясь в далекий горизонт. Где-то там, на грани небес и вод, маячили паруса большого двухмачтового судна, гонимого ветром к Острову Снов. Оно приближалось быстро, но киммериец еще не мог разглядеть деталей оснастки и определить, была ли та посудина купеческим барком, боевой галерой или стремительным пиратским кораблем.

На Конане были надеты рваные штаны и потертая бархатная куртка; на ногах красовались сапоги с продранными голенищами. Он долго трудился над своим нынешним убранством, превращая новую одежду в сущую рвань, ибо собирался сыграть роль морехода, потерпевшего кораблекрушение. Было бы странно, если б он предстал перед будущими своими спасителями этаким щеголем, в серебристом хитоне, с драгоценностями в волосах! А потому темная грива его была растрепана, а изумрудная корона, жемчужные заколки, дорогие браслеты и драгоценный пояс оставлены в покоях Дайомы, с которой он распрощался сегодняшним утром.

Но тяжелую золотую цепь, подарок своей возлюбленной, он сохранил. В конце концов, если уж ему удалось достичь берега в страшный шторм, то цепь, висевшая на шее, не могла служить тому помехой. Это богатое украшение доказывало, что его владелец – человек, непростой хозяин потерпевшего крушение судна, чьи обломки торчали на прибрежных рифах; кроме того, цепь предназначалась для расчета с приближавшимися к острову корабельщиками. Конан не слишком надеялся на их милосердие и полагал, что ему придется оплатить проезд.

Кроме драной одежды и золотой цепи у него был стигийский кинжал в дорогих ножнах, засунутый в сапог, и тонкий железный обруч, почти незаметный в густых растрепанных волосах. Он и в самом деле казался человеком, потерпевшим кораблекрушение, если не считать довольно упитанного вида – но это обстоятельство могло быть объяснено щедростью необитаемого островка, на котором в изобилии произрастали всевозможные плоды.

Корабль приблизился, и теперь Конан мог разглядеть его поподробнее. Судно с двумя мачтами и веслами, довольно большое, но не военная галера и не купеческая лоханка. Скорее всего, пираты, что вполне устраивало киммерийца. Ему не хотелось иметь дело ни с капитаном боевого судна из Зингары или Аргоса, ни с каким-нибудь торговцем, ибо он сам, как и его «Тигрица», удостоились громкой известности на Западном Побережье. Вероятно, описание его облика было разослано по всем прибрежным городам, от южных рубежей Пустоши Пиктов до Стигии и Куша, и повсюду за голову его была назначена награда. И даже если она не превосходила стоимости золотой цепи, висевшей у Конана на шее, любой из капитанов ею бы не побрезговал. Разумеется, в том случае, если б ему довелось пленить грозного киммерийца.