– Не могу больше… Предлагаю оставить на завтра.

Йеттмар вытер лоб, залитый потом, смешанным с песком и бог знает с чем еще, и с готовностью кивнул.

– Вы правы, шеф. Если и дальше будем так работать, протянем ноги. Мы ведь сегодня еще ничего и не жевали.

Тут мы вспомнили, что целый день отковыривали штукатурку, ни разу не перекусив.

Осима прислонился к иероглифам и с силой выдохнул.

– В самом деле, хватит… Пожалуй, честнее продолжить завтра, когда Миддлтон и Хальворссон тоже будут здесь. Будет не по-спортивному, если они не разделят с нами этот триумф.

Качаясь от усталости, мы выбрались по веревочной лестнице наверх и повалились на резиновые матрасы. И сразу заснули, так и не проглотив ни единого кусочка на ужин. 30 мая Я проснулся оттого, что перед моей палаткой кричал Хальворссон:

– Представьте себе, шеф, мы насобирали кучу ботинок! Но она же не имеет ни малейшего понятия о том, что это значит! По мне, так нельзя и близко подпускать женщин к науке. По крайней мере, к фольклористике!

– А не слишком ли, мистер Хальворссон? – услышал я тихий голос Старика.

– Почему же слишком? Представьте себе только, когда я нашел самый последний ботинок, что еще больше подтверждает связь между сказками типа «Золушка» и определенными аспектами египетского культа умерших, я помчался к ней, посмотрите, мол, мисс Селия, что я нашел! И как вы думаете, что она на это сказала?

– Не знаю, – промямлил Старик.

– А вот, дескать, «вижу, вижу, милый Хальворссон! Но что вы так радуетесь? Кто вы такой, в конце концов, фольклорист или башмачник?»

Я вынырнул из палатки как раз в тот момент, когда в ответ на слова рыжего бородача, произнесенные сдавленным от возмущения голосом, раздался безудержный хохот.

Хальворссон рассерженно потряс бородой.

– Хорошо же, хорошо. Смейтесь себе. Все равно я прав!

От палатки Осимы до нас доносился приятный запах вареного риса. Я не хочу сказать, что его донес ветер, потому что воздух был так неподвижен, словно его приклеили между небом и землей.

Поздоровавшись с рассерженным рыжим бородачом и с Миддлтоном, я присоединился к завтраку. Во время еды никто не проронил ни единого слова о том, что нам предстояло в ближайшие часы, точно, как футболисты перед большой игрой. Но мы просто дрожали от волнения.

Когда все доели. Старик поднялся.

– Господа! За работу! Знаю, что мне следовало бы сейчас сказать несколько непринужденных слов, которые вошли бы в историю египтологии, но это я предоставляю вам. Каждый из вас может написать мою торжественную речь в преддверии великого открытия. Только проследите, чтобы у всех получилось примерно одно и то же!

Поскольку одновременно могли работать только два человека, Миддлтон резал штукатурку, а Осима, стоя на коленях, складывал в углу отвалившиеся куски. Остальная часть нашей группы сидела на куче песка и, тихо переговариваясь, наблюдала за их работой.

Вдруг Миддлтон повернулся к нам.

– Все. Штукатурки больше нет. Только камни.

Перед нами предстала замурованная дверь, теперь уже освобожденная от своего покрытия. Словно только и ждала того момента, когда сможет открыть нам заповедную тайну тысячелетий.

– Что это, дерево? – спросил Йеттмар, проведя рукой по косяку.

Миддлтон отложил ледоруб в сторону.

– Я тоже пытался угадать. Либо дерево, либо камень. Похоже на дерево, пропитанное каким-то импрегнирующим веществом и окаменевшее.

– Или тоже какой-то неизвестный минерал, как и верхняя плита, – многозначительно сказал Осима.

– Ну, так что же, как быть дальше? Я в это время уже изучал каменные плитки, которыми был заложен дверной проем. Это были гладко отшлифованные плитки, толщиной сантиметров десять-пятнадцать, уложенные друг на друга без какого-либо связующего раствора. Мастер, живший тысячелетия назад, выполнил такую тонкую работу, что с ним не мог бы сравниться самый современный прецизионный шлифовальный станок. Подгонка каменных плиток была верхом совершенства.

– Ну? – поторапливал Малькольм. Я растерянно оглянулся.

– Не знаю. Может быть, стоит попробовать с самой верхней. Весят они прилично. Может быть, если попробовать вытолкнуть верхнюю… А притолоку мы могли бы попытаться приподнять рычагом.

Для этого нам снова нужны были кое-какие приготовления. Осима поднялся к палаткам и опустил вниз складной стул. Я взял у Миддлтона ледоруб и стал на стул. Карабинас стоял рядом со мной, и в то время как я пытался приподнять притолоку, он изо всех сил давил на каменную плитку.

Я почувствовал, что у меня начинает неметь запястье, а на лбу Карабинаса выступили от напряжения капли пота величиной со спичечную головку.

– Не идет? – спросил внизу Старик.

Я уже было собрался выразить ему свое почтение какой-нибудь грубостью, как вдруг почувствовал, что каменная плитка сдвинулась. Всего на какие-то десятые доли миллиметра, но все же скользнула назад. Я