– Ты смог бы меня любить… еще раз?

Из коридора все чаще доносилось хлопанье дверей, а колонны гудящих и чихающих автомобилей двигались по улице все более плотным потоком.

И хотя я, между прочим, был вовсе не против, я все же попытался вернуть ее к действительности.

– Надо идти, Сети, – произнес я просто, пытаясь при этом весело улыбаться, чтобы не обидеть ее. – Я обещаю, что после обеда…

– Хочу сейчас, – заявила она решительно и вытянулась рядом со мной на постели. – Хочу, чтобы у меня обязательно был от тебя ребенок.

Я проглотил ком в горле и смолчал. Я понял, что если попробую возражать, то потеряю ее навсегда. А я все больше чувствовал, что люблю ее. Или все-таки попробовать объяснить, что каждая минута промедления может означать нашу гибель? Если Джиральдини освободится или если вспыхнет война… Может быть, мы ухе опоздали!

Она приподнялась и притянула меня к себе.

– Знаешь, до сих пор я думала только о себе. Когда же я почувствовала, что я совсем твоя… я только и думала, как мне хорошо с тобой. А сейчас я хотела бы чего-то совсем другого…

– Чего же, дорогая? – сдался я.

– В эту минуту я хотела бы думать о наших будущих детях. О наших с тобой детях. А вдруг наша любовь преобразит их, как поцелуй принцессы принца-лягушку. Они, может быть, уже будут совсем/ людьми. И не будут иметь никакого отношения к мумиям, которым тысячи лет. И еще хотела бы, чтобы и ты думал только о них. Сейчас, дорогой! Ведь они будут уже совсем людьми, правда?

Мы сравнительно легко миновали контрольные пункты, которые наспех соорудили ночью. У первого шлагбаума клевал носом усталый военный, облаченный в не поддающееся описанию обмундирование. Он лишь безучастно махнул рукой, когда мы притормозили рядом с ним. Правда, у последующих двух пунктов у нас проверили паспорта, но после непродолжительного совещания позволили ехать дальше.

Дорога, ведущая в пустыню, была забита длинными колоннами грузовиков, кативших, по-видимому, в сторону Судана, и все вокруг заволакивало огромным облаком пыли, поднятым автомобильными колесами с надетыми на них цепями.

Рядом со мной сидел Карабинас и с волнением всматривался в только что показавшиеся вдали пирамиды и проглядывавшую временами сквозь пыль окрестность.

– С тех пор, как я здесь побывал, город сильно разросся, – бормотал он, время от времени поднимая к глазам бинокль. – Я надеюсь, что над входом в подземелье не построили поселок.

– Думаете, что найдете его? – спросил я.

– Совершенно уверен. В худшем случае помогут мои инструменты.

– Как вы думаете, сколько на это потребуется времени?

– Не знаю. Может быть, только минут пять. Вы читали дневник Силади. И знаете, что наш лагерь был расположен как раз над входом. С тех пор, стоит мне закрыть глаза, вижу перед собой каждую песчинку в том месте. Я надеюсь, что не ошибусь.

Минут тридцать-тридцать пять спустя мы прибыли на место. И к нашему величайшему счастью на том кустарнике не только не выстроили поселка, но даже не тронули и самих кустов. И хотя меня тогда здесь не было, по описанию в дневнике я именно так все себе и представлял.

Мы поставили автомобиль у одного из песчаных бугров, и Карабинас вытащил свои инструменты. Взвалил на спину штатив и с громкими криками, увлекая за собой остальных, исчез в кустах. Когда я опомнился, рядом со мной был только Ренни.

Молодой человек с индейскими чертами прислонился к джипу и, прикрыв глаза, подставил свое лицо обвевавшему его и становившемуся все более теплым ветру пустыни. Может быть, таким образом он прощался с землей, которая его приютила и воспитала.

Я как раз собирался пристроиться рядом с ним, когда он открыл глаза и остановил меня.

– Мистер Нельсон… Я полагаю, сейчас начнется последний акт.

– Я тоже так думаю, – сказал я и остановился. – Что вы чувствуете, Ренни?

Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса.

– Вы считаете… нам повезет?

– Не знаю, – сказал я в полном соответствии с истиной. – Я всего лишь скромный частный сыщик и не разбираюсь в технике. Более того, я все чаше ловлю себя на том, что ожидаю, как я проснусь…

– Вы сможете изолировать Ренци и того другого?

– Могу только надеяться.

– Как вы это думаете сделать?

– А почему это вас интересует, Ренни?

Он посмотрел на меня с легким раздражением.

– В конце концов, речь идет о моей шкуре, не так ли? Я был вынужден немного отрезвить его.

– Вряд ли, – сказал я сухо. – Не только о вашей шкуре, но и обо всех нас. О вашем отце, матери, сестре… и, не в обиду будь сказано, о моей шкуре тоже.

Меня поразила его реакция, когда он, сжав кулаки, подступил ко мне. На мгновение я подумал, что он сейчас бросится на меня, но потом увидел, что кулаки его сжались сами собой от внутреннего напряжения.