Последняя неделя в Ленинграде стала для Насти сущим мучением. Она представить себе не могла жизнь без Сережи, уверяя себя, что любит его более всего на свете. Девушка строила авантюрные планы – она может сбежать от родителей и вернуться в Ленинград, благо что тетка, конечно же, предоставит ей кров. И они с Сережей будут всегда вместе!

Однако за два дня до отъезда, на вечеринке, устроенной одним из одноклассников, Настя стала свидетельницей того, как ее Сережа обжимается и целуется с Викой, той самой Викой, которую Настя считала своей лучшей подругой! Настя вообще-то не планировала приходить на вечеринку – требовалось помогать дома упаковывать вещи, но, узнав, что Сергей тоже будет там, в последний момент переменила решение.

Сергей бросился вслед за Настей, пытался ее остановить, говорил, что с Викой «вышло случайно», а вот с ней у него все «по-настоящему». Остановившись и развернувшись, Настя залепила своему поклоннику пощечину и заявила:

– Я бы смогла простить, если бы ты набрался мужества и сказал правду.

Вернувшись домой, она будничным тоном сказала, что хочет как можно скорее отправиться в Болотовск. Хуже всего было, что разлюбить Сергея в одночасье не получалось, и девушка надеялась, что переезд в другой город поможет ей справиться с душевной болью.

Новый прокурор получил просторную пятикомнатную квартиру в Центральном районе, считавшемся самым престижным, в высотном сером доме с вахтером и фикусами в кадках на лестничных клетках – здесь обитали представители советской номенклатуры, деятели искусств и работники местного университета. Из окна Настиной комнаты открывался вид на большую площадь, где располагалось здание драматического театра, единственного на весь город.

Спецшкола, в которую определили Настю, оказалась на удивление хорошей, преподаватели – компетентными, а одноклассники – дружелюбными. Настя сразу отметила, с каким почтением и даже восхищением относятся к ней – еще бы, она была дочкой нового прокурора и прибыла из самого Ленинграда!

Настя наконец смирилась с тем, что пришлось переехать, и вдруг поняла: она уже не тоскует по Сергею, тем более что в новом классе имелось достаточное количество потенциальных поклонников.

Вверив все заботы по обустройству новой квартиры жене, Всеволод Петрович сразу же с головой окунулся в работу. Встретили нового городского прокурора с подобострастием, однако за улыбками, как понял Лагодин, скрывались страх и ненависть. Боялись и ненавидели одного-единственного человека – его самого. Ведь он был ревизором, присланным из центра, и в его задачи входило положить конец разгулу коррупции, а это значило: половина тех людей, с которыми он познакомился, в итоге потеряет свои места и, не исключено, окажется в тюрьме.

На третий или четвертый день своего пребывания в Болотовске Всеволод Петрович познакомился с полковником КГБ Остоженским, первым заместителем главы сей могущественной организации в городе. Остоженского ему рекомендовали в качестве доверенного лица, и Всеволод Петрович сразу же проникся симпатией к моложавому полковнику. Ни для кого не было секретом, что именно полковник, а не его непосредственный начальник, генерал-полковник Геннадий Викторович Гуськов, в действительности заправлял здесь делами Комитета.

Глеб Романович Остоженский обладал несомненным шармом, умел расположить к себе собеседника и отличался острым умом. Высокий, статный, с седеющими короткими волосами и пронзительными синими глазами, он был как бы олицетворением подлинного чекиста.

– Вот что я вам скажу, Всеволод Петрович, – заметил Остоженский во время разговора с Лагодиным (беседа происходила в кабинете полковника, где на стене размещалась застекленная фотография генсека Андропова, а на большом письменном столе на западный манер стояли рамки с фотографиями покойной супруги полковника и его единственного сына). – Я очень рад, что на самом верху наконец принято решение заняться проблемами нашего города. Как вы знаете, сам я здесь не так давно, однако успел войти в курс дела. Местная партийная бюрократия в течение многих десятилетий рассматривала бюджет города в качестве собственного кошелька, ведь Болотовск от Москвы далеко, люди здесь непуганые, а запросы у них немаленькие. Кстати, вы смотрели американский фильм «Крестный отец»?

– Предпочитаю советские фильмы, – ответил Всеволод Петрович.

Полковник усмехнулся, поднялся из кресла, подошел к окну и снисходительно улыбнулся.

– Ну, я не стал бы переводить все сразу в идеологическую плоскость, Всеволод Петрович. Наша лента «Москва слезам не верит» получила недавно «Оскара», самую высокую зарубежную награду, а президент США Рейган, сам бывший актер, признался, что это его любимый фильм. Значит, американцы могут у нас кое-чему поучиться. Да и мы тоже можем перенять какой-то их опыт. Так вот, в фильме «Крестный отец» речь идет о мафии. Вам как прокурору знакомо данное понятие, не правда ли? Мафия не только организованная преступная группировка, бандюганов и у нас в Союзе полно, мафия – это стиль жизни, сплав из гангстеров у власти, желающих получить сверхприбыли, используя служебное положение. И наивно думать, что мафия имеется только в Америке или, скажем, в Италии. Мафия уже давно появилась и у нас, в Советском Союзе...

Помолчав, полковник продолжил:

– И членами мафии являются не только так называемые паханы, воры в законе или рецидивисты. Мафия проникла в государственный и партийный аппарат. Настоящие члены мафии, подлинные «крестные отцы» – это вовсе не колоритные головорезы и опереточные душегубы наподобие Горбатого из фильма «Место встречи изменить нельзя». Подлинные главари мафии – солидные чиновники с партийным билетом, директора крупных заводов, высокопоставленные чины в прокуратуре и МВД, в конце концов. Я хочу, чтобы вы знали, с кем вам предстоит иметь дело, Всеволод Петрович...

– Крайне признателен вам за откровенность, Глеб Романович, – наклонил голову Лагодин. – Как я вижу, у нас с вами одна цель: наказать преступников.

– Вы знаете, какая присказка бытует на Западе? – спросил Остоженский. – «Мафия бессмертна». Ибо мафия, как я уже сказал, это стиль жизни, а для многих даже смысл всего существования.

– Гм, чрезвычайно интересно... Но если правильно работать, то можно ведь зачистить всю мафию, – откликнулся Лагодин.

– Ну конечно, вы правы, Всеволод Петрович, – улыбнулся снова Остоженский, – и я не сомневаюсь, вы наведете порядок в Болотовске.

– Однако мне потребуется ваша помощь, Глеб Романович, – подхватил нить разговора Лагодин.

Мужчины еще долго беседовали о конкретных персоналиях и незамедлительных мерах. А когда Лагодин покинул полковника Остоженского, тот поднялся со своего места и некоторое время мерил кабинет шагами, о чем-то размышляя. Затем подошел к столику, где располагалось не меньше полудюжины телефонных аппаратов, снял трубку одного из них, набрал номер и, дождавшись ответа, произнес:

– Сегодня в двадцать один ноль-ноль.

В девять вечера того дня каждый из семейства Лагодина был занят собственными делами: прокурор все еще корпел над бумагами у себя в кабинете, его супруга Галина Сергеевна работала над общей концепцией своей докторской диссертации в новой служебной квартире, а дочка Настя, расчесывая длинные волосы перед зеркалом, думала о том, что спортсмен Генка, похоже, втюрился в нее, так же как и отличник Игорь.

К девяти вечера на даче директора нефтеперерабатывающего завода собрались двенадцать человек. Мужчины были взволнованы, перебрасывались странными фразами и то и дело посматривали на часы. Ровно в двадцать один ноль-ноль перед воротами дачи остановилась черная «Волга», и хозяин, задернув занавеску, сообщил гостям:

– Он приехал!

Тринадцатым оказался полковник Остоженский, который сейчас сменил форму на скромный цивильный костюм. Последний визитер прошел в большую комнату, затем, ни с кем не здороваясь, обвел взглядом присутствующих и произнес:

– Что ж, граждане тунеядцы, хулиганы и пьяницы, вы оказались до такой степени жадными, наглыми и беззастенчивыми, что на вас обратила внимание центральная власть. И поэтому, как в бессмертной комедии Николая Васильевича Гоголя, к нам приехал ревизор!

Ни один из собравшихся никому другому не позволил бы назвать себя «тунеядцем, хулиганом и