Телефон все тот же. Мобильный Устрицы.
В 1890 году, говорит Устрица, еще один человек решил поиграть в Господа Бога. Юджин Скиффелин выпустил шестьдесят
Устрица говорит в свой мобильный:
— Нет, сэр, ваше имя — это строго конфиденциальная информация, его никто не узнает.
Элен заканчивает разговор по мобильному и закрывает ладонью нос и рот.
— Чем это так пахнет противно?
Устрица прижимает к груди свой мобильный и говорит:
— Дохлой селедкой.
Когда в 1921 году перестроили канал Велланд между озерами Эйр и Онтарио, говорит Устрица, Великие Озера наводнились морскими миногами. Эти паразиты пьют кровь больших рыб типа форели или лосося и убивают их. Когда крупные хищники вымерли, резко выросла популяция мелкий рыб. Со временем они съели весь планктон, после чего вымерли сами. От голода.
— Глупые жадные селедки, — говорит Устрица. — И не только селедки.
Он говорит:
— Либо животные каждого вида учатся контролировать рост своей популяции, либо они вымирают от посторонних причин: голода, или болезней, или войны.
Мона говорит сквозь подушку:
— Не говори им ничего. Они все равно не поймут.
Элен открывает одной рукой сумочку, что лежит на сиденье рядом с ней, и достает маленький аэрозольный баллончик — освежитель дыхания. Кондиционер в машине работает на полную мощность. Элен брызгает освежителем на носовой платок и прижимает платок к носу. Потом она брызгает освежителем на решетку кондициониера и говорит:
— Это насчет баюльной песни?
Я говорю, не оборачиваясь назад:
— Ты хочешь использовать эту песню для контроля рождаемости?
А Устрица смеется и говорит:
— Что-то типа того.
Мона убирает подушку и говорит:
— Это насчет гримуара.
Устрица говорит, набирая номер на своем мобильном:
— Если мы его найдем, он будет наш общий.
А я говорю: если мы его найдем, мы его уничтожим.
— Но сначала прочтем.
Устрица говорит в свой мобильный:
— Да, я подожду. — Он говорит нам: — Весьма символично. Вся структура власти западного общества в одной отдельно взятой машине.
Согласно Устрице, “Отцы”, у которых вся власть, не хотят никаких перемен.
Он имеет в виду меня.
Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три...
Устрица говорит, что у “Матерей” власти значительно меньше, но им хочется большего.
Он имеет в виду Элен.
Я считаю — четыре, я считаю — пять, я считаю — шесть...
А у молодых, говорит Устрица, нет вообще никакой власти — нет, но отчаянно хочется.
Устрица с Моной.
Я считаю — семь, я считаю — восемь... а Устрица все говорит и говорит.
Эти помолчать-фобы. Эти поговорить-голики.
Устрица говорит, улыбаясь уголком рта:
— Каждое поколение хочет быть последним. — Он говорит в свой мобильный: — Да, я хочу поместить у вас платное объявление. — Он говорит: — Да, я подожду.
Мона опять прижимает к лицу подушку. Ее пальцы оплетены узором из ржаво-красных змей и лозы.
Костер кровельный, говорит Устрица. Горчица. Пуэрария.
Карпы. Скворцы. Посеянное мясо.
Устрица говорит, глядя в окно:
— Вы никогда не задумывались, что, может быть, Адам и Ева — это просто два глупых щенка, которых Бог выбросил за порог, потому что они не просились пописать на улицу?
Он открывает окно, и в машину врывается запах — теплая вонь дохлой рыбы. Устрица повышает голос, чтобы перекричать шум ветра:
— Может быть, люди — это просто домашние крокодильчики, которых Бог спустил в унитаз?
Глава двадцать четвертая
Очередная библиотека. Я жду в машине, а Элен с Моной идут искать книгу. Я сам вызываюсь ждать. Когда они уходят, я быстро пролистываю ежедневник Элен. Почти под каждой датой записаны имена, и некоторые из них я знаю. Диктатор из какой-нибудь банановой республики или известный мафиози. Все имена зачеркнуты тонкой красной линией. Последние десять — двенадцать имен я переписываю на листок бумаги. Между именами — записи-напоминания о встречах. Почерк у Элен красивый и совершенный, как хорошее ювелирное изделие.
Устрица наблюдает за мной с заднего сиденья. Он сидит, закинув руки за голову. Босые ноги он положил на спинку переднего сиденья, так что они болтаются в непосредственной близости от моего лица. На одной ноге, на большом пальце — серебряное кольцо. На пятках — мозоли. Серые, грязные, растрескавшиеся мозоли. Он говорит:
— Мамочке не понравится, что ты роешься в ее личных вещах.
Я читаю ежедневник наоборот — от конца к началу. Три года имен и назначенных встреч. Там есть и еще, но я вижу, что Элен с Моной уже возвращаются к машине.
У Устрицы звонит мобильный, и он говорит в трубку:
— “Дурень, Демо и Дурында”, юридические услуги.
Я не успел прочесть и половины, и трети. Годы и годы страниц. Ближе к концу ежедневника — годы и годы чистых страниц, которые Элен еще предстоит заполнить.
У Элен в руках мобильный. Садясь в машину, она говорит в трубку:
— Нет, мне нужен аквамарин ступенчатой огранки, который принадлежал Императору Зогу.
Мона садится назад и говорит:
— Вы по нам не соскучились? — Она говорит: — Еще одна баюльная песня спущена в унитаз.
Устрица убирает ноги со спинки переднего сиденья и говорит в трубку:
— А сыпь кровоточит?
Элен щелкает пальцами, чтобы я передал ей ежедневник. Она говорит в трубку:
— Да, аквамарин, двести каратов. Позвоните Дрешеру в Женеву. — Она открывает ежедневник и пишет имя под сегодняшней датой.
Мона говорит:
— Я вот думаю. — Она говорит: — Как вы считаете, в том гримуаре есть заклинание, чтобы летать? Мне бы очень хотелось летать. Или заклинание, чтобы стать невидимым? — Она достает из рюкзака свою зеркальную книгу и что-то в ней пишет цветными фломастерами. Она говорит: — И еще я хочу разговаривать с животными. Да, и научиться телекинезу... ну, вы знаете... когда передвигаешь предметы
