– И откуда ты такой умный и хитрый? – Крячко поставил перед Гуровым чашку кофе. – Ты знаешь, Лев Иванович, я тебе в прошлом завидовал, порой не любил, считал везунком. А сейчас словно пелена с глаз упала. Ты ведь человек несчастный и совершенно одинокий.
– Только не жалей, не люблю.
– А почему тебя не пожалеть, ты ведь только человек. Тащить на себе такой груз каждый день, каждый час – с ума сойти. Нет, Лева, извини, я тебе больше не завидую.
– Почему одинокий? – Гуров отпил кофе, налил в стакан немного коньяку. – У меня есть Петр, ты…
– Верно, верно. – Крячко кивнул. – Мы есть, только и с нами, даже сейчас, ты не можешь вести себя, как тебе хочется, говорить, что пожелается, – ты обязан соответствовать своему имени.
Около десяти вечера Гуров остановился на углу Садового кольца и улицы Чехова. Остановился и идущий рядом юрист Байков. Была середина марта; погода стояла скверная, сырая; людей на улице было немного. Щелкнул передатчик, который находился во внутреннем кармане Гурова. Он поднял воротник и недовольно спросил:
– Что еще? Холодно, я не мальчик, чтобы второй час гулять по такой погоде.
– Пересеките Садовую, идите по Новослободской, – раздался голос из динамика, прерываемый щелчками и другими помехами.
– Не пойдет, – ответил Гуров, достал из кармана фляжку коньяка, протянул Байкову. – Я и так топаю по вашему маршруту. У меня машина на этой стороне, я сворачиваю на Чехова, двигаюсь в сторону Пушкинской.
– Вам сказано…
– Я ответил. – Гуров подождал, пока Байков, прыгающей рукой еле удерживая фляжку, сделал несколько глотков, отобрал коньяк.
На другом конце, видимо, совещались. Наконец ответили:
– Хорошо, только не торопитесь.
Крячко, сидя за рулем «Мерседеса», свернул на Чехова и остановился, ожидая, пока Гуров и Байков отойдут метров на пятьдесят. Мимо проскочила милицейская «Волга». Гуров проводил ее взглядом и сказал:
– Вас может остановить ГАИ для выборочной проверки. У вас с нервами как – порядок? Я говорил и повторяю: нас никто не «ведет», так что в случае чего держитесь спокойно.
В разговор включился Еланчук:
– Я вам верю, Лев Иванович. Мы проверили, в вашем «Мерседесе», кроме Крячко, никого нет.
– Я же дал слово. – Гуров приостановился и закурил, отключил рацию, хлопнул Байкова по плечу. – Да не дрожи ты словно заяц, будешь вести себя нормально – все образуется.
– Я стараюсь, Лев Иванович.
Рация вновь ожила:
– Остановитесь, полковник, я вас обгоняю и выхожу из машины. Вы отпускаете парня, я отпускаю девчонку.
– Парень, тебя тянет на мелодрамы. Зачем нам встреча дочери и отца? Могут начаться истерика, крики. Посади девочку в мой «Мерседес», затем обгоняй и получай свое сокровище.
– Не могу…
– Выполняй, – включился Еланчук. – Я вам верю, Лев Иванович.
– Я сказал, что за нами никого нет, я слово держу, – ответил Гуров, продолжая неторопливо идти, и взял Байкова под руку.
Сзади раздался короткий автомобильный сигнал. Гуров обернулся, увидел, как Крячко дважды включил дальний свет, и отпустил руку Байкова.
– Шагай, все будет нормально. – Гуров остановился.
Байков шел неуверенно, по краю тротуара, покачиваясь, словно пьяный. Мимо проскочила заляпанная грязью «Волга», остановилась метрах в пятидесяти, из нее вышел мужчина. Байков шел к машине, неожиданно споткнулся, упал на колени, завалился на бок. Выстрела никто не слышал, но и Гуров, и Отар, который шагнул было навстречу Байкову, остановились, начали оглядываться. Машины проносились мимо; редкие прохожие, укрываясь от непогоды, спешили по своим делам. Кто в наше время обращает внимание на упавшего человека?
– Мать твою! – забормотал Отар в рацию. – Кажись, его шлепнули!
– Не болтай, забери его в машину, – приказал Еланчук.
Отар заглянул в «Волгу», позвал напарника, они вдвоем подбежали к Байкову, над которым, склонившись, уже стоял Гуров. Разорвав рубашку, он сунул руку, попытался нащупать сердце, поднял голову, оскалился на Отара и его напарника:
– Ложкомои! Подонки! – Гуров вновь наклонился к Байкову, перевернул лицом вниз.
На светлом плаще, под лопаткой чернела аккуратная дырочка, вокруг которой расплылось темное пятно.
– Без истерик, сукины дети! – Гуров достал платок, вытер руки. – Забирайте, пока какая-нибудь ментовская машина не остановилась по случаю.
Отар попятился, а его сотоварищ вообще заторопился к своей «Волге».
– Юрий Петрович, – забормотал Отар. – Покойник, мертвее не бывает. Куда его?
– Где Гуров? – спросил Еланчук устало.
– Здесь я, Юрий Петрович, – чуть насмешливо ответил Гуров. – Вы что, хотите труп на меня повесить? Заберите его отсюда и немедленно.
– Отар, немедленно! Забери тело немедленно!
Но Отар уже садился в «Волгу», которая тут же сорвалась с места.
– Юрий Петрович, ваши парни смылись, – спокойно сказал Гуров, вынул фляжку, глотнул. – Тело оставить или забрать?
Ответ прозвучал нечленораздельно, и рация умолкла.
– Вот и верь после этого людям! – философски изрек Гуров и махнул рукой. Через несколько секунд рядом остановился «Мерседес», выскочил Крячко, засуетился:
– Как же это, господин полковник?
Еланчук сидел за рулем сверкающего «Вольво», стоявшего у здания «Известий», бездумно смотрел на памятник Пушкина, слушал разговор Гурова и Крячко.
– Бандиты – они и есть бандиты. Не удивлюсь, если сейчас подкатит патрульная машина, и мы долго будем объяснять, как шли и тело нашли. Открывай дверцу, бери под колени, я – под руки.
– Папа! – раздался детский голос. – Что с папой?
– Ничего страшного, Даша, – фальшиво ответил Гуров. – Он волновался, что потерял тебя, вышел, упал.
– Папочка!
Хлопнула дверь, заработал мотор, приглушенно зазвучал голос Крячко:
– И куда теперь прикажете?
– Поезжай вперед, будем думать. Дашу – к бабушке…
Голоса звучали все глуше, затем смолкли. Еланчук включил свою рацию и спросил:
– Отар, ты где?
– Напротив вас, за сквером.
– Поехали в фирму.
Еланчук включил поворот и выехал со стоянки. В машине было тепло, даже жарко, но бывшего гэбэшника знобило. В виске монотонно стучало: «Теперь он знает мое имя и отчество. Теперь он ухватился за кончик…»
«Мерседес» стоял у тротуара. Гуров протянул девочке две таблетки, бумажный стаканчик с минеральной.
– Дашенька, выпей.
– Не хочу.
Девочка не отрываясь смотрела на сидевшего рядом отца, который глупо улыбался, комкая лежавший на коленях грязный плащ, смотрел на свой палец, засовывал в дырку, изображавшую смертельную рану,
