опасность, составляет завещание, но ни слова не пишет об убийце? Ветров наверняка знал, либо предполагал хотя бы, кто угрожает его жизни. Почему не написал ни слова? Не отпускал же он убийце грехи?

От Орлова Гуров знал, что Олег Перов предложил Ирине отказаться от наследства. Никто не сомневался, что она так и поступит, однако она не отказалась. Судя по всему, между супругами произошла серьезная ссора. Олег настаивал, доказывая, что Ирина должна отказаться от денег в пользу Евгения Шутина, следуя простой человеческой справедливости. Шутин живет у родителей, тяготится этим, а у нее все есть. Ирина проявила твердость и в своих рассуждениях незаурядную логику. «Павел все это учитывал, – заявила она, – и поступил так, как считал нужным. Я не собираюсь изменять воле покойного. Мне деньги не нужны, но пусть все остается как есть».

Леве следовало заниматься версией Шутина, а не рассуждать о поведении Перовых, но бывают ситуации, когда человек не волен управлять своими мыслями. Он терпеливо перечитал документы, в той или иной мере освещающие поведение Ветрова перед смертью, и выяснил только одно: покойный собирался либо уезжать, либо менять образ жизни. Он каждый вечер бывал в кафе «Ивушка», а первого сентября, за три часа до смерти, попрощался с гардеробщиком до ноября. Молочнице Ветров сказал, что молоко можно не приносить, а приходившая убирать квартиру женщина утверждает, мол, никуда Павел ехать не собирался, она бы знала, он ей всегда говорил. И Шутин якобы о предстоящем отъезде Ветрова не знал, однако в его показаниях Лева очень сомневался. Если человек, чувствуя смертельную опасность, пишет завещание и ни слова не говорит своему ближайшему другу, значит, он перестал ему доверять. Либо Ветров с Евгением говорил, и Шутин врет и водит Леву за нос. В любом случае показаниям Шутина верить нельзя.

Лева запутался, причем заблудился буквально в трех соснах: собирался Ветров изменить установленный режим или нет? Собирался он уезжать или нет? Лева уже хотел запереть кабинет и пойти погулять, может, на улице в голове прояснится и станет легче, когда позвонил Турилин и пригласил к себе. После разноса они впервые встретились один на один. Константин Константинович кивнул, они виделись утром на оперативке, и жестом пригласил садиться.

– Сердитесь? – почему-то радостно поинтересовался Турилин. И, не ожидая ответа, продолжал: – Сердитесь – полезно, когда человек голодный и сердитый, он быстрее соображает.

Лева посмотрел на выхоленного, изящно одетого начальника, на его тонкие пальцы, которые, как всегда, поигрывали очками, и улыбнулся. Лева вспомнил, что Турилин в юности занимался в драмкружке, играл Гамлета, и представил себе, как молодой Костя Турилин, конечно, такой же тонкий и изящный, сжимая эфес шпаги, вопрошает: «Быть или не быть?»

– Какие идеи? Чему улыбаетесь? – Турилин тоже улыбнулся, Леве показалось, что полковник даже подмигнул ему. Но это, конечно, лишь показалось, так как подобной вольности сдержанный полковник никак допуститъ не мог.

– Какие у меня идеи, Константин Константинович? – Лева скромно потупился. – Так, идейки, словно мышки, шастают у ног, нагнешься поймать, они разбегаются.

Турилин чуть наморщил лоб, помолчал немного и спросил:

– Вы не помните, Лева, среди папок в кабинете Ветрова были нами обнаружены рукописи законченные или начатые?

– Не знаю, Константин Константинович, – ответил Лева.

– Плохо, должны знать. Свяжитесь с прокуратурой, поезжайте на квартиру и найдите. Ясно?

– Не очень. Почему вы считаете, что в квартире должна быть рукопись? – спросил Лева.

– Потому что Павел Ветров был писателем, он последние полгода работал, – ответил Турилин. – Он закончил новую повесть. Где она?

Ни рукописи, ни отпечатанного экземпляра новой повести в кабинете Ветрова следователь прокуратуры и Лева не обнаружили. Гуров клял себя последними словами: как он сам не сумел решить такую простую задачку? Писатель закончил работу, не решил еще – уедет отдыхать или останется в Москве, но режим у него изменился. Все верно, а он, Лева, до этого не додумался.

Где же рукопись? И существовала ли она? Проще всего обратиться к Шутину, но Лева этого делать не стал, пошел по пути более сложному. Ветров печатался в трех журналах и двух издательствах. Лева обошел все и выяснил: Ветров с февраля писал повесть под условным названием «Чемпион». Удалось найти постоянную машинистку Ветрова, которая рассказала, что он обычно приносил перепечатывать по две-три главы, рукописный вариант тут же рвал и выбрасывал, это была черновая перепечатка. «Чемпиона» Ветров перепечатывал так же, сначала в двух экземплярах, затем правил, дописывал, переделывал и перепечатывал набело, уже в четырех экземплярах, которые и показывал редакторам. Машинистка переписывала «Чемпиона» дважды, значит, четыре экземпляра рукописи где-то должны находиться? В редакциях журналов и издательствах их не видели. Где же они? Предположим, рассуждал Лева, Ветров передал новую повесть в редакцию, мной не установленную, но, во-первых, это делается лишь в тех случаях, когда в «своем» журнале рукопись отклонили, а во-вторых, не все же четыре экземпляра он отослал по новому адресу. Нет, рукопись исчезла…

Леве пришла в голову одна довольно безумная идея, и он взялся за телефон. Уже со второй попытки Гуров выбил десятку – в одном из журналов лежала новая повесть Евгения Шутина. Повесть, о которой он рассказывал всем десять лет, в которую никто уже не верил, однако она появилась на свет, появилась через десять дней после смерти писателя Павла Ветрова.

Лева отправился к Турилину. Выслушав доклад, полковник долго молчал, затем спросил:

– Ваши выводы?

Лева пожал плечами, ответить не успел, так как в дверь коротко постучали и в кабинет вошел подполковник Орлов.

– Здравия желаю, Константин Константинович, – Орлов, как никогда, категорически не соответствовал ни своему званию, ни фамилии. Одетый в потрепанный джинсовый костюм – короткая курточка топорщилась на полной груди, брюки подпирали животик, подчеркивая кривоватость ног, обутых в стоптанные, облезлые башмаки, – к тому же небритый, Орлов походил на вокзального подносчика, давно разочарованного в собственной судьбе. Он взглянул на Леву быстро и точно, тут же спрятал глаза за припухшими веками и молча сел в сторонке, как бы говоря: куда нам с суконным рылом в калашный ряд.

Лева понял: либо Орлов вышел на преступника, либо рядом, совсем рядом. И прекрасно, подумал он, хотя хотелось раскрыть это убийство самому.

Турилин оценил перестрелку сотрудников.

– Повторите, пожалуйста, ваш рассказ, – сказал он Гурову, – пусть Петр Николаевич послушает.

Лева рассказал об отсутствии рукописи в кабинете Ветрова и о появлении рукописи Шутина в редакции журнала. Он не стал напоминать о ключе и окурках, Орлов в подобном напоминании не нуждался. Тот не торопился, скосил глаза, словно занялся изучением собственного носа. А Лева подумал о том, что сейчас он его разделает под орех.

– Интересно, – начал Орлов осторожно, – тут долго-долго жевать требуется. Давайте взвесим, попробуем нарисовать натюрморт, – он встал, прошелся по кабинету, поддернул джинсы, пытаясь убрать животик, встал у окна, привычно заняв выгодную позицию. – Версия Моцарт и Сальери. Интересно и похоже. Лично я так и не могу понять, кем был для Шутина Ветров – другом или неприятелем? Рукопись должна находиться в кабинете Ветрова, однако ее там нет. Голову мне оторвать за то, что я не занялся ее поисками сразу. Все говорят, Шутин болтлив и завистлив, и не верят в его рассказы о работе над повестью. А Шутин приносит в редакцию повесть… объемом? – он взглянул на Леву.

– Около трехсот страниц на машинке, – подсказал Лева.

– Большой труд… – Орлов вздохнул. – Похоже, очень похоже. Первое, – он начал загибать пальцы. – Шутин человек нерешительный и вряд ли способен на убийство. Второе. Если он убил, то почему не взял рукопись сразу, а пришел за ней позже? Явился и свой визит не скрывал, вел себя, словно он у себя дома. Третье…

– Извините, – перебил Лева. – Все это не имеет значения. Шутин не может быть убийцей, так как если бы он и был способен задумать такое дело, то Ветров никаким образом не мог об этом узнать. Следовательно, – Лева посмотрел на Турилина, затем на Орлова и пожал плечами, – не существовало бы никакого завещания. И главное, Шутин никогда на это не пошел бы, так как Ветров в литературе не новичок,