смогли вернуть его к жизни, не отменяет того факта, что человекоубийство произошло. Символическое наказание предусмотрено как раз для таких случаев. В другой раз вы дважды подумаете, прежде чем это сделать.

Мур попытался встать. Упал на постель.

— Не волнуйтесь. Вам нужно отдохнуть еще несколько дней, прежде чем вам можно будет вставать. Вас самого оживили только вчера вечером.

Мур слабо хихикнул. Потом захохотал, и хохотал долго. Закончилось это рыдающими всхлипами.

— Теперь вам легче?

— Легче, легче, — хрипло пробормотал Мур. — Чувствую себя на миллион баксов, или какая там дурацкая валюта у вас здесь водится. Какое наказание получит Юнгер за убийство?

— Газовая камера, — сказал юрист, — как и у вас. Если предполагаемое…

— Символическое или насовсем?

— Символическое, конечно.

Мур не запомнил, что после этого произошло, он только слышал чей-то крик, и неизвестно откуда взявшийся врач что-то сделал с его рукой. Потом он заснул.

Проснувшись, он почувствовал себя значительно крепче и увидел солнечный луч, бесцеремонно взобравшийся на стенку. Эндрюс сидел на том же месте, словно никуда не уходил.

Мур взглянул на него и ничего не сказал.

— Мне подсказали, — заговорил адвокат, — что вы не располагаете знаниями о современном состоянии законодательства в данной области. Я упустил из виду длительность вашего пребывания в Круге. Подобные случаи настолько редки — фактически я впервые сталкиваюсь с обстоятельствами такого рода, — что я был уверен, что вам известно понятие символического наказания, когда беседовал с вами в вашей камере. Я приношу свои извинения.

Мур кивнул.

— Кроме того, — продолжал он, — я был уверен, что вам известны обстоятельства предположительно совершенного мистером Юнгером убийства…

— «Предположительно», черт возьми! Я там был. Он колом пробил насквозь ее сердце! — на последнем слове голос Мура сорвался.

— Этот случай создает прецедент — привлечь ли мистера Юнгера к суду немедленно за попытку убийства или же подвергнуть его задержанию до выполнения операции и предъявить обвинение в убийстве в случае ее неудачного исхода. В случае его задержания возникло бы множество других проблем — которые, к счастью, были разрешены по его собственному предложению. После излечения он будет помещен в гибернатор и останется там до момента, когда характер его преступления будет надлежащим образом определен. Это решение принято им по доброй воле, поэтому официального вердикта выносить не потребовалось. Слушание его дела отложено, таким образом, до тех пор, пока будут усовершенствованы хирургические методы…

— Какие хирургические методы? — перебил Мур, сев в постели и опираясь на изголовье. Впервые после Рождества его голова была совершенно ясной. Он уже догадывался, о чем речь.

Он произнес одно слово:

— Объясните.

Эндрюс поерзал на стуле.

— У мистера Юнгера, — начал он, — было весьма поэтическое представление о точном местонахождении человеческого сердца. Он не попал по центру сердца, хотя в результате случайного отклонения его орудие задело левый желудочек. Это легко поправимо, по словам медиков.

К несчастью, однако, отклонение древка привело к повреждению позвоночного столба: два позвонка раздроблены и еще в нескольких возникли трещины. Это повлекло за собой тяжелую травму спинного мозга…

Мур снова впал в оцепенение, которое все более усиливалось, пока слова адвоката заполняли окружающий воздух. Разумеется, она не умерла. И не жива. Она в холодном сне. Искра жизни сохранится в ней до самого пробуждения. Тогда, и только тогда она сможет умереть. Если только…

— …Осложняется ее беременностью, — говорил Эндрюс, — и периодом времени, необходимым, чтобы поднять температуру ее тела до операбельной.

— Когда будет операция? — вмешался Мур.

— Сейчас они не могут сказать наверняка. Нужно специально разработать новую схему операции, учесть многие проблемы, решение которых известно в теории, но не на практике. В настоящее время медики могут контролировать любой из угрожающих факторов, но не уверены, что удержат их баланс на протяжении всей операции. Сейчас это труднопреодолимо — чтобы одновременно восстановить сердце, срастить спинной мозг и сохранить плод, потребуется разработать специальный новый инструментарий и новые техники.

— Это надолго? — настаивал Мур.

Эндрюс пожал плечами.

— Они не могут сказать. Месяцы, годы. Сейчас ее жизнь в безопасности, но…

Мур попросил его уйти — довольно громко — и он ушел.

На следующий день Мур встал на ноги, несмотря на слабость и головокружение, и отказался ложиться до тех пор, пока не увидит Юнгера.

— Он в заключении, — сказал приставленный к Муру врач.

— Ничего подобного, — возразил Мур. — Вы не юрист, а я говорил с юристом. Официально он не будет взят под стражу, пока не выйдет из анабиоза

— когда бы это ни произошло.

Потребовалось больше часа, чтобы добиться разрешения на свидание с Юнгером. Его сопровождали Эндрюс и двое санитаров.

— Вы не доверяете символическому наказанию? — съехидничал Мур. — Ведь я теперь должен дважды подумать, прежде чем это сделаю.

Эндрюс отвел глаза и промолчал.

— Во всяком случае, сейчас я слишком слаб, да и молотка нет под рукой.

Они постучали и вошли.

Юнгер сидел, обложенный подушками, с белым тюрбаном на голове. На одеяле лежала закрытая книга. Через окно он наблюдал за садом. Он повернул голову навстречу вошедшим.

— Доброе утро, сукин сын, — приветствовал его Мур.

— Прошу, — сказал Юнгер.

Что дальше говорить, Мур не знал. Он уже выразил все свои чувства. Поэтому он молча направился к стулу возле кровати и сел. Достав трубку из кармана пижамы, он собрался заняться ею, чтобы скрыть свое замешательство. Однако вспомнил, что табака у него нет. Эндрюс и санитары делали вид, что не обращают на них внимания.

Он зажал в зубах пустую трубку и поднял глаза.

— Мне очень жаль, — сказал Юнгер. — Вы можете в это поверить?

— Нет, — ответил Мур.

— Она — будущее, и она — ваша, — сказал Юнгер. — Я всадил кол ей в сердце, но она так и не умерла. Мне сказали, что сейчас разрабатывают новые машины для операции. Врачи исправят все, что я наделал, все будет как новенькое, — он сморщился и опустил глаза.

— Если вас это может как-то утешить, — добавил он, — я страдаю и буду страдать. Этого Голландца не спасет ни одна Senta. Нет для меня гавани ни в Круге, ни за Кругом, ни в бункере — я умру в незнакомом месте среди чужих людей. — Он поднял голову и со слабой улыбкой посмотрел на Мура. Не выдержав его взгляда, он вновь уткнулся в одеяло. — Ее спасут! — сказал он настойчиво. — Она будет спать, пока не найдут надежные средства. И тогда вы сойдете вдвоем, а я останусь на карусели. И вы больше никогда меня не увидите. Желаю вам счастья. Прощения выпрашивать не буду.

Мур поднялся.

— Нам больше нечего сказать. Поговорим еще в каком-нибудь году, через день или два.