приглашали зачерпнуть из Кощеева сундука пригоршню сказочных гульденов и дукатов – с непонятной пока целью понаблюдать сбоку, как подействует на беднягу грузный, сытый, желтый, щекотный холодок. Кстати, при беспредельных теперь возможностях Юлии помянутая вещь одна была там золотая; несмотря на подавленное состояние, гость отметил умеренность хозяйки, но так и не узнал до конца, чего ей это стоило.

– Боже, я узнаю эту вещь, но здесь мне необходимо проснуться. Пардон, у пани Юлии не найдется обыкновенного гвоздя поблизости, чтобы я мог уколоть себя? – фигурально выразил он свое почтительное восхищенье, как будто простой иглы было недостаточно.

– Дублет? – Подразумевалось, что находящаяся в обладании Юлии солонка выглядит не менее достоверно, чем знаменитый венский экземпляр.

Подкупленная таким безоговорочным признаньем, Юлия высокомерно подернула плечом.

– Еще вопрос, которую считать первой. Правда, мою Бенвенуто сделал гораздо позже, уже для Козимо Медичи, зато она и выглядит более зрелым произведением, правда? – Надо полагать, она не пренебрегла удовольствием называть мастера интимно, по имени, как если бы обладание его творением давало право на покровительственную фамильярность. – Обратите внимание: сюжет компактнее, фигуры не расклоняются, не выпадают наружу, трезубец заменен веслом, что придает произведению алгебраичную обобщенность. Таким образом, принадлежавшая когда-то французскому королю является лишь эскизом к моей, куда более совершенной... Вам не кажется, Женя, что эта, которая у вас в руке, гораздо симпатичнее, ведь правда?

Престранное, во всех историях искусств, умолчание о столь первоклассном авторском повторенье Юлия объяснила тем, что втайне сохранявшаяся в роду самой младшей из добрачных дочерей Челлини, Репараты, солонка так и не побывала в сокровищнице флорентийского герцога и тирана, кому предназначалась. Чуть раньше Козимо недоплатил мастеру за Персея и собственный его портрет.

– Вы, конечно, помните, Сорокин, ту великолепную бронзу с эмалированными белками глаз и позолотой на латах?

В ответ на законное сорокинское недоумение, откуда такая глыба золота взялась у обнищавшего к старости Челлини, последовал туманный, из деликатности к гению, намек на темную историю с утайкой папских драгоценностей, стоившей мастеру двухлетнего заключенья в какой-то не менее знаменитой башне. Плотность биографических сведений указывала на старания владелицы сконструировать из эпизодов авторской хроники как бы футляр для своей сомнительной игрушки. Однако очевидная перепутанность подразумеваемых дат, кое-где прямо противоречивших логике событий, указывала на спешку, с какой Юлия готовилась к своему испытанью.

– Что же, как видно, школьница изрядно готовилась к возможному экзамену, – коварно проворковал Сорокин. – Не напомните мне, случайно, который из тогдашних пап застукал старика на хищеньях... Видимо, Климент Седьмой?

– Нет, тогда был уже Павел Третий, – не без заминки отвечала та.

Они пристально глядели в глаза друг дружке, и, кажется, Сорокин сердился на себя, что не может сквозь ил забвенья вспомнить какую-нибудь каверзную подробность из челлиниевской биографии.

– И вы, голубка моя, совершенно уверены, что именно так?

– Вполне... – сказала Юлия уже с мольбой во взгляде не ловить больше, не разрушать ее легенды и вот уже пыталась взяткой купить его молчание. – Но я вижу, вам приглянулась эта штучка. Можете взять ее себе на память... если хотите?

Неожиданный ход заставлял задуматься, видимо. Юлия нуждалась в соучастнике чего-то, но чего именно?

– И вам не жалко, пани Юлия, расставаться с таким чудом? – не сразу, борясь с искушением, все вертел он в руках почему-то подозрительную, вдруг, драгоценность.

Маленькая искусная хитрость оправдала себя.

– О. нисколько... одним движеньем пальца, не моего, конечно, я могла бы завалить им весь тот угол! – с вызовом пресыщенья кивнула она на затемненный, перед ними, полукруглый проход в стене, почему-то напомнивший Сорокину мозговую извилину неизвестного назначенья. – Да вы смелее, Сорокин: кладите скорей за пазуху, раз дают...

Поневоле, чтобы не получилось смешно, приходилось поторопить недоверчивого плебея.

– Ну же, берите... пока не раздумала! Не бойтесь, это не взрывается...

– И все же я воздержусь, пожалуй, – отвечал тот, бережно возвращая на место ценный предмет.

– Любопытно... – одними губами усмехнулась обиженная пани, – какими соображениями вызвана столь негаданная скромность?

– О, наверное, теми же, что и чрезмерная щедрость пани. Но как вам с детства известно, милая Юлия, – вполушутку сопротивлялся режиссер, – богатства мудрых составляются из миров нетленных!

– Если опасаетесь, что убьют по дороге домой, – несколько грубовато, явно злясь на его колебанья, сказала она, – то перед вами исключительно добрая ведьма, свои дары она обеспечивает не только доставкой на дом, но и вечной сохранностью.

– Все равно не пойдет, дорогая... у меня просто негде посадить слугу с пулеметом для охраны такого подарка, – поклонился Сорокин и взглянул на часы с вопросом – много ли чудес осталось для обозренья впереди?

Потребовалось некоторое время, чтобы восстановилось утраченное равновесие, после этого, будто ничего не случилось, продолжился осмотр подземелья. Подтверждались недобрые, смутные покамест догадки режиссера насчет истинного характера навязанной ему консультации, но генеральное испытание ожидало его впереди.

Заметно смущенная суховатым тоном отказа хозяйка предложила идти дальше без задержек, минуя путаные боковые ответвленья, надоумившие Сорокина на замечанье, что, пожалуй, в случае чего им и не выбраться из подобного лабиринта; была помянута также Ариаднина нить для энциклопедического блеска. И так как Юлия припустилась допытываться, что за случай имеется в виду, будто здесь-то и заключалось главное,