– О, мудрейший Сорокин, – печально сказала Юлия, – когда можно все, полезно немножко гасить свои желания, чтоб не заблудиться в них... – и туманно посулила, что он и сам скоро убедится, как опасно бывает завязнуть в них. – Но продолжим нашу прогулку?

Чтобы не ронять мужское достоинство в глазах дамы, Сорокин старался не замечать участившихся странностей чуть сбоку, за спиной у себя, так, например, оттого ли, что ступеньки лестницы сами как бы струились под ноги, сокращая время спуска в ту кратероподобную яму, и под конец кинорежиссер был бы не прочь и продлить немножко приятнейшее для организма и, видимо, обычное у призраков скольжение над тамошними безднами, как вдруг оказалось, уже приехали. Если через арочный, незавершенного вида пролом в стене заглянуть внутрь, взору открывалось смежное, тоже черновое покамест помещение со множеством массивных, в разбегающейся перспективе поставленных колонн, отдаленно напомнивших эрудиту сходную, но масштабом поскромнее, базилику святого Петра в Риме. Нигде не удавалось усмотреть ни конца им, ни потолка над ними, дальше все тонуло в тусклом сумраке подземелья. Откуда-то из-за спины и чуть сверху длинный луч выстилал как бы световую дорожку в глубь воистину странного, манящего в себя пространства, при созерцании коего от зеркальной, во все стороны повторности кружилась голова. Налицо был выдающийся феномен нашей суровой, сверхреалистической действительности, так что Сорокину было вдвойне щекотно и лестно, что ему в качестве эрудита и старого друга семьи доверилась первая экспертиза очередной мировой загадки, для чего, вероятно, в экстренном порядке и доставили его сюда.

– Что же, большая наука и раньше не смущалась перед лицом даже обожествляемых стихий, позже с успехом примененных для трамвайной тяги и в лампочке Ильича, – не переступая порога, приступил к исполнению обязанностей Сорокин. – Но поясните же, в чем источник затруднений?

– Перед вами будущая, пока рабочая территория для размещения еще не осуществленных коллекций, половину которых вы смотрели уже, – отвечала хозяйка. – С некоторого времени я располагаю почти безграничным средством для создания всего на свете... в пределах имеющихся образцов, почему-то. Но, как видите, пустоты здесь оказалось в тысячу раз больше, чем уже заполненной... Вдруг испугалась, что не хватит меня самой для ее заполнения! И тогда получится нехорошо, как если бы в потемках долго всматриваться в собственное лицо, вы не пробовали? – обмолвилась она невзначай.

– Естественно, всякие излишества ведут к отравлению... Владея стольким, зачем вам больше? – рассудительно указал Сорокин, и, хотя давно избавился от нищеты, какая-то незаживляемая обида детства вдохновила его на внезапную и многословную колкость насчет болезненной склонности богатых к накоплению избытков, в такой оскорбительной степени превышающих совместный пожизненный доход их челяди, что революциям приходится лечить ее прижиганием приобретательского инстинкта; даже в словах запутался под конец.

Намек на фамильные, по вине деда случившиеся горести вызвал ответную такую же реплику со стороны Юлии, аж подурнела на полминутки.

– Хотя бы до поры не завидуйте увиденному... Это помешает вам поставить правильный диагноз и уронит в моих глазах, – не повышая голоса и как бы наотмашь сказала Юлия. – И не будьте злопамятны... Разве не правда, что вы не голодали у нас? Вдобавок, мне казалось, вы достаточно повзрослели с тех пор, чтобы не держаться доктрины, вся философия которой о Добре и Зле умещается в узком диапазоне кнута и похлебки. Я понимаю, как трудно постичь устоявшийся механизм сорокавековой цивилизации, но надо же стараться, дорогой, чтоб не отстать от века... грядущего, подразумевается!

– Мне нужно было подчеркнуть, – виновато стал оправдываться режиссер, – что отныне большая собственность бесповоротно скомпрометирована историей и уже сегодня владение ею, сопряженное с риском нарушения неписаного нравственного декрета, выглядит чуточку неприлично в глазах большинства... И потом, кто же хранит взрывчатку под подушкой! Чем теснее становится на земле, тем сильней благоденствие каждого очага будет зависеть от благосостояния соседей, которых абсолютное большинство. А когда жителей станет буквально впритирку и охрана барахла превысит ценность охраняемого, то наиболее дальновидные, предвижу, сами начнут отрекаться от своих авуаров и латифундий, – с переходом на иные, духовные ценности, не подлежащие насильственному отчуждению... Словом, я вовсе не хотел обидеть вас, пани Юлия!

– И я вас тоже, – охотно шла и та на мировую, чем обычно завершались их частые за последнее время стычки. – В понятии собственности содержатся импульс, гормон и движущий момент прогресса, а многим молчащим уж понятно, что если в ближайшие же десятилетья не подобрать ей взамен нечто равной силы, то вся эта суетливая и мнимая мировая гармония сгинет, как рой мошкары под зимним ветром. Пирамиды воздвигались в истории не только для сохранности трупа. А вдруг Шейлок-то не плут, паук и скряга на сундуке с сокровищами, как думают простаки, и, может быть, гора нужна ему, освободившемуся от нужд земных, презревшему прельщения, заключенные в емкостном желтом металле, чтобы испустить дух на ее вершине, не спуская глаз со звезды. Во избежание досадной ошибки с Сократом судье полезно вникнуть в истинную цель преступленья. Я взяла на себя большое задание, и надо много думать, как устроить мир на какой-то неподозреваемый образец. Теперь я охотно отвечу на предварительные вопросы...

– С вашего позволения, мне непонятна логика показа, – почтительно склонился режиссер и витиевато, для сокрытия замешательства, осведомился у достоуважаемой пани, за каким чертом ей понадобилась эта навзничь положенная световая шахта с какой-то щемящей тайной на донышке.

– Тут мой полигон желаний, точнее аппарат для обуздания их.

– Тогда как он работает?.. Если не секрет и доступно плебейскому пониманию.

– О, совсем просто. Надо лишь не оглядываясь идти прямо и вперед, насколько хватит выдержки. Показателем успехов будет пройденный путь. На колоннах слева увидите мои отметки, красный инициал в кружке. Обычно я тренируюсь наедине, вам будет легче со мною, готовой прийти на помощь. Попробуйте, если не страшно! – и, заметив его колебанье, одобрительно улыбнулась в том смысле, что здесь у нее все отменной прочности, без недоделок, ям и коварства.

Слушая монолог Юлии, режиссер не узнавал в ней давно знакомое ему властное, балованное и насмешливое существо, так изменилась она за минувшие полгода. За исключеньем нечаянной гневной вспышки, голос ее звучал негромко, но как бы с уверенностью – не посмеют не услышать. Рассеянная в машине по дороге сюда обмолвка о таинственном ангеле наводила на разные домыслы, в том числе о происхождении монументального чуда, не иначе как обручального дара, сработанного нездешними силами, причем по громадности его – мгновенно. Возможно, внучку великого Джузеппе постигло благодатное предуведомление о какой-то чрезвычайной, не экранной будущности, воспринятое ею с должным смирением и согласием на подвиг и муки материнства в обмен на подразумеваемую святость и вечное владычество в умах простонародья. Под воздействием указанных соображений никогда не покидавшее Сорокина чувство личного достоинства, временами даже надменного интеллектуального превосходства над робким собеседником, как-то слишком быстро сменялось прежним гадким тревожно-беспокойным ощущеньем рабского возвращения под чужую своенравную волю. И вот мнение этой женщины о его персоне становилось ему стократ дороже газетных статей, важнее сокровенных, в несгораемых сейфах сохраняемых анкетных характеристик, определявших житейскую карьеру граждан.