Но м-р Мак-Кинли неумолим, хотя возможно, что, промочив ноги, чего терпеть не может, он и в самом деле не слышит сейчас чертовой старухи.

Диктор. Нет-нет, прищеми ведьме хвост, помучь, не сдавайся! Впрочем, поторопись: тебе еще надо заранее обзавестись ключом от ее квартиры, изучить расположение комнат, иначе ты просто не сможешь ни проникнуть к ней, ни разыскать потом что-нибудь в потемках!

М-с Шамуэй. Мне, право же, и самой так досадно за свою ошибку. Но поймите, я так одинока… Кроме приятелей покойного мужа, вдового кузена да вот еще компаньонки мисс Брэйк, у меня буквально никого на свете. Я одинока, трусиха, всего боюсь! Мои опасения тем более понятны в наш век, когда все кругом рвут свое счастье зубами прямо из рук судьбы…

Мак-Кинли (глядя прямо перед собой). У вас болезненная фантазия, миссис Шамуэй. Вам надо найти более выносливого друга. У меня нет других женщин на примете… и, к сожалению, я не слишком пригоден для таких диких сцен ревности.

М-с Шамуэй. О бессердечный человек, вы и теперь еще можете вскружить голову любой женщине… Хотя, правду сказать, именно это качество с самого начала сделало вас для меня человеком-загадкой! Ну, проводите же свою Энн, мистер Мак-Кинли, в знак того, что вы перестали сердиться. Я живу совсем недалеко…

Мак-Кинли. Нет, только не сегодня, Энн. Не просите.

Промокшие и молчаливые, они еще одну улицу бредут рука об руку, давая время зарубцеваться душевному шраму, нанесенному этой размолвкою.

Все уладилось; и вот, как прежде, наши герои проходят мимо объектива в парке, по набережной на закате, — держась за руки, как робкие любовники. Их диалог похож на воркование еще неплохо сохранившихся голубков.

Диктор. И многие, глядя на сентиментальную пару, вздыхали при мысли, сколько им пришлось преодолеть препятствий, прежде чем отыскали друг друга в сутолоке жизни.

При сменяющихся, как указано, пейзажах происходит один и тот же сквозной разговор.

М-с Шамуэй. Так почему же все-таки вы не женились раньше, милый Мак-Кинли?

Мак-Кинли (со вздохом). Иногда друга приходится искать всю жизнь, прежде чем найдешь.

М-с Шамуэй. Как жаль, что мы не встретились с вами раньше, тогда! Я была моложе и, по общим отзывам, гораздо лучше. Говорят даже, у меня была красивая спина. Некоторые намекали даже, будто со спины я напоминаю…

Долгое, соединяющее их молчание.

Мак-Кинли (тихо и кротко). Так кого же вы напоминали со спины?

М-с Шамуэй. Не настаивайте, это лишнее.

Мак-Кинли. Я умоляю вас!

М-с Шамуэй. Но, боже, зачем, зачем вам это?

Мак-Кинли. Ну, просто так… чтоб знать.

М-с Шамуэй. Мне стыдно, пожалейте меня, Мак-Кинли!

Мак-Кинли. Я хочу.

М-с Шамуэй. Мне так трудно выговорить то слово! Боже, помоги мне! (Умирающим голосом.) Ну, на Джоконду…

Благоговейная пауза.

Мак-Кинли. Так вот, запомните, Анна: вы для меня и сейчас такая же, какою были тогда!

М-с Шамуэй (трепетно). О, имейте в виду, несчастный Мак-Кинли, я жадная! Вам придется доказывать это всю жизнь!

За время этого диалога, где слова перемежаются вздохами или пожатием рук, день постепенно сменяется вечером, и вот уже совсем к ночи м-р Мак-Кинли со своею дамой добираются до старого добротного здания, видимо, с дорогими квартирами и в фешенебельном квартале. Пользуясь пустынностью улицы, поздним часом и отсутствием уличных свидетелей, можно и задержаться чуть дольше положенного у подъезда.

М-с Шамуэй. Ну, вот я здесь и живу… довольно уединенная улица, правда? Покойный муж не терпел уличного шума… людского в особенности. (Продолжая ранее начатый разговор.) Но успокойте же меня! Значит, вы полагаете, что, пока мы с вами будем дремать у себя в сальватории, за двести пятьдесят лет эти ужасные вояки утихомирятся наконец на земле?

Мак-Кинли. Безусловно. При нынешних темпах военного прогресса к тому времени на земном шаре уж ровно ничего не останется. Нечего станет разрушать, некого покорять, нечему завидовать.

М-с Шамуэй. Где же мы станем жить тогда? Бегать наподобие бездомных кошек посреди гадких руин?

Мак-Кинли. Ну, к тому времени успеет заново отстроиться очередная за нами цивилизация.

М-с Шамуэй. Мне нравится ваш оптимизм, м-р Мак-Кинли. (Мечтательно.) И все же больше всего, больше, чем войны, я боюсь, пожалуй, старости, которая однажды тихо постучится в дверь!..

Мак-Кинли. Мы встретим ее у камина вдвоем!

М-с Шамуэй. Благодарю, милый друг! (Со вздохом.) Ну как жаль, что мне пора, а то мисс Брэйк увидит нас из окна.

Мак-Кинли. Который у вас этаж?

М-с Шамуэй. Четвертый… (В ответ на попытку своего кавалера взять за руку, войти в подъезд вслед за нею.) О, ради бога, не надо, только не сейчас! Вот в средине будущей недели мисс Брэйк уедет на месяц к родным на Запад. И я останусь одна, совсем одна… и в вашей власти… (Шепотом.) Тогда!

Мак-Кинли (страстно). Но почему вы огорчаете меня, почему нельзя сейчас… почему?

М-с Шамуэй. Ну как вам сказать, дорогой… Мне просто хочется спасти вашу душу!

Вследствие краткой и безмолвной борьбы за обладание дверной ручкой миссис Шамуэй неосторожно выпускает из руки свою сумку, часть содержимого разлетается вокруг — бумажки и туалетные вещицы.

М-с Шамуэй. Вот и доигрались…

Мистер Мак-Кинли на коленях у ее ног: собирает рассыпавшиеся по тротуару мелочи своей дамы.

Диктор. Не зевай, Мак-Кинли, ключ от двери лежит прямо под тобой… нет, ступенькой ниже. Временно наступи на него ногой, пригодится. Так… ура, сдвинулись наконец! Шепни ей понежнее “спокойной ночи”, обожги ее жарким взором на прощание!

Следует корректный мужской поклон в ответ на воздушный, несколько затянутый жеманный поцелуй Шамуэй. Она уходит, печально оглядываясь.

Оставшись в одиночестве, м-р Мак-Кинли роняет перчатку, чтобы иметь предлог, не вызывая подозрений со стороны возможного наблюдателя, нагнуться за роковым ключом. Некоторое время затем он стоит с почтительно поднятой головой и без шляпы, устремив взор на этаж своей дамы.

Диктор. Ладно, сматывайся к черту, артист… Чего доброго, ее компаньонка заприметит твое лицо. Теперь пора подумать и о топоре!

Надпись: В ту же ночь…

По дороге домой он мимоходом, как бы по рассеянности, остановился у знакомой витрины с разложенными там топорами, тесаками, косарями и другими надежными инструментами для убоя и разделки туш.

Надпись: В ту же ночь…

Перед тем как лечь в кровать, уже раздетый, м-р Мак-Кинли тщательно пересчитывает оставшуюся в карманах наличность. Раздумчиво поглядывая на мигающую в окне рекламную иллюминацию сальваториев, он припоминает дневные расходы, потом переправляет записанную на дверном косяке оставшуюся сумму сбережений — 930 на 792.

Надпись: В ту же ночь…

Он спит, и ему опять снятся охваченные пламенем деревья, бегущие солдаты, вокзалы в пору эвакуации, убитые с затоптанными лицами, и еще дети, дети… заплаканные малютки везде. Проснувшись, он