моих родителей и их положения в обществе. А когда ты успокоишься, мы поднимемся вот по этой лестнице и присоединимся к остальным гостям. И ты, дорогой, весь вечер будешь вести себя как достаточно воспитанный человек. Как тебе такая мысль?

— Я в восторге, — кивнул Брунетти. — Особенно что касается «достаточно воспитанного» поведения.

— Я так и думала, что ты меня поддержишь, — с ослепительной улыбкой ответила жена и продолжила путь к palazzo. Гвидо последовал за ней.

Отец Паолы, граф Фальер, приглашая их на званый вечер, особенно подчеркнул, что будет чрезвычайно рад видеть зятя — графиня хотела познакомить его с каким-то своим приятелем.

За прошедшие годы Брунетти приучил себя не сомневаться в любви тещи, но в отношении к себе графа так и не разобрался. То ли тот считал его деревенщиной и выскочкой, злостным обманом завладевшим сердцем его единственной дочки, то ли достойным и уважаемым членом общества. Впрочем, Брунетти признавал, что граф вполне может придерживаться двух этих точек зрения одновременно.

Из главного salone, расположенного в конце коридора и выходящего окнами на Большой канал, доносился шум голосов. Молчаливый слуга забрал у них пальто и отворил шкаф с подсветкой. Брунетти не удержался и заглянул внутрь — на одной из вешалок виднелась длинная шуба, которую слуги разместили отдельно от остальной одежды — то ли руководствуясь ее очевидно высокой стоимостью, то ли просто из предусмотрительности.

Привлеченные шумом голосов, Брунетти с женой двинулись в сторону гостиной. Хозяева дома стояли возле центрального окна, повернувшись к нему спиной, чтобы не загораживать гостям вид, открывающийся на Большой канал. Бросив на них беглый взгляд, Брунетти сразу узнал пару, которую они только что встретили на улице. Или придется допустить, что в результате невероятного совпадения на званый ужин пришел еще один крупный седой-мужчина в сопровождении высокой блондинки на умопомрачительных каблуках, с волосами, забранными в тугой узел. Девушка стояла чуть поодаль ото всех и задумчиво смотрела в окно.

По обе стороны от родителей жены Гвидо увидел еще две пары гостей — адвоката графа со своей женой и давнюю подружку графини, тоже увлекавшуюся благотворительностью. Подруга пришла с мужем — дельцом, сбывающим оружие и технологии добычи природного сырья в страны третьего мира.

Граф отвел взгляд от седовласого мужчины, с которым, судя по всему, вел крайне захватывающую беседу, и тут заметил свою дочь. Приспустив очки, он что-то сказал собеседнику и направился поприветствовать Паолу и Брунетти. Мужчина обернулся посмотреть, что же отвлекло графа от разговора, и Брунетти тут же его узнал: Маурицио Катальдо, человек, про которого говорили, будто у него имеется компромат на каждого из членов городского совета. Его спутница, словно зачарованная, продолжала смотреть в окно, будто и не замечая отсутствия графа.

Как это нередко случалось в Венеции, Брунетти с Катальдо никогда не были официально представлены друг другу, но тем не менее Гвидо в общих чертах знал, что за человек Маурицио. Его семья была родом из Фриули, и сюда они перебрались где-то в начале прошлого века. В период правления фашистов Катальдо процветали, но основной капитал сколотили во время строительного бума шестидесятых годов. Впрочем, чем конкретно они занимались, Брунетти не знал — то ли недвижимостью, то ли перевозками.

Добравшись до Паолы и Брунетти, граф расцеловал их и кивком указал на пару, с которой только что беседовал:

— Паола, ты с ними уже встречалась, — сказал он, — а вот с тобой, Гвидо, они просто жаждут познакомиться.

Это утверждение смело можно было отнести к Катальдо, который смотрел на них, приподняв брови и склонив голову. Он с явным любопытством переводил взгляд с Паолы на Брунетти. Выражение лица его спутницы понять было невозможно. Вернее, не так: благодаря стараниям пластических хирургов на ее лице навечно застыла маска вежливого интереса. Она была обречена провести остаток своей жизни с любезной улыбкой, какие обычно изображают при виде внуков своей горничной. Улыбка была тонкой, а губы, напротив, пухлыми и полными, цвета спелой черешни. Тугие розовые щеки, формой похожие на половинки киви, толстыми наростами окружали нос и подпирали снизу глаза. Сам нос, плоский и приплюснутый, словно по нему прошлись шпателем, начинался почти от самого лба, гораздо выше, чем полагается быть нормальным носам.

Зато ни морщин, ни других изъянов у нее не было. Кожа безупречная, как у ребенка. Светлые волосы сверкали, как чистое золото, а платье стоило дороже, чем любой из костюмов Брунетти.

Выходит, перед ним стояла вторая жена Катальдо, «la super liftata»[5] — далекая родственница графини. Брунетти кое-что про нее слышал, но в глаза никогда не видел. Он мысленно пролистал папку со светскими сплетнями города и вспомнил, что женщина родом откуда-то с севера. Поговаривали, будто она крайне замкнутая и со странностями — впрочем, с какими, не уточнялось:

— Ах, — прервал размышления Брунетти граф.

Паола тем временем расцеловала женщину и пожала Катальдо руку.

— Франка, — продолжил граф, — позволь представить тебе моего зятя Гвидо Брунетти, мужа Паолы. Гвидо, познакомься с Франкой Маринелло и ее супругом Маурицио Катальдо. — Граф отступил в сторону и подтолкнул Брунетти вперед, словно они с Паолой были подарком, который он хотел преподнести своим гостям.

Брунетти поприветствовал девушку, чье рукопожатие оказалось на удивление крепким, и Маурицио — ладони у того были сухими, словно припорошенные пылью.

— Piacere[6]. — Брунетти с улыбкой посмотрел на Франку и затем перевел взгляд на мужчину с водянисто-голубыми глазами. Тот кивнул в ответ.

— Ваша теща так много нам о вас рассказывала, — заговорила Франка. — Очень приятно, что мы наконец познакомились.

Прежде чем Брунетти успел придумать какой-нибудь ответ, распахнулись двойные двери в столовую и тот же мужчина, что принимал у гостей пальто, сообщил, что ужин подан.

Пересекая зал, Брунетти пытался вспомнить, упоминала ли когда-нибудь графиня при нем о Франке, но у него отложилось лишь, что они познакомились много лет назад, когда Франка приехала в Венецию на учебу.

При виде стола, заставленного фарфоровой посудой и серебряными приборами и украшенного пышными букетами, Брунетти пришел на ум вечер, который он провел в гостях у тещи две недели назад. Он заглянул к графине, чтобы отдать ей две книги — в последние годы они завели обычай обмениваться прочитанными романами, — и встретил у нее собственного сына. Раффи объяснил отцу, что заехал к бабушке, чтобы забрать реферат по итальянскому языку, который графиня любезно вызвалась прочитать.

Брунетти обнаружил бабушку с внуком в кабинете графини. Они сидели рядышком за письменным столом и изучали восемь страниц реферата, сплошь покрытого пометками в трех разных цветах. Слева от бумаг примостилась тарелка с сэндвичами, вернее, с тем, что когда-то было сэндвичами. Брунетти быстренько прикончил остатки бутербродов. Графиня в это время объясняла внуку смысл своих пометок: красной ручкой она подчеркивала грамматические ошибки; желтой — любое употребление глагола essere[7], синей — фактические неточности.

Раффи, имевший манеру бурно возмущаться, стоило отцу поймать его на исторической неточности или матери исправить ошибку в речи, против бабушкиной правки, кажется, нисколько не возражал. Он сидел и сосредоточенно вбивал в ноутбук все ее замечания; Брунетти поразило, с каким вниманием он выслушивал каждый комментарий.

Из воспоминаний Брунетти вырвал голос жены:

— Ищи свое имя, — шепнула она ему.

Оглядевшись, Брунетти обнаружил, что перед каждым стулом лежит по маленькой заполненной от руки карточке. Быстро отыскав карточку, надписанную «Гвидо Брунетти», он вздохнул с облегчением: Паолу посадили рядом с ним. По другую руку от нее сидел сам граф, ее отец.

Брунетти с любопытством наблюдал, как рассаживаются гости. Похоже, все они благополучно нашли