— Очень хорошо, — ответил Авизани голосом, в котором слышались нотки отчаяния. За долгие годы дружбы Брунетти уже не раз их слышал. — Ты звонишь, только когда тебе что-нибудь нужно, — немного развеселившись, добавил журналист. — Так что давай, сэкономь время мне и себе и сразу выкладывай, что тебе надо. — Хоть слова звучали и грубовато, тон, которым Беппе их произнес, сводил всю грубость на нет.
— Я сейчас в гостях у одного твоего знакомого, — сказал Гуарино. — Было бы неплохо, если бы ты сказал ему, что мне можно доверять.
— Я недостоин такой чести, Филиппо! — воскликнул Авизани с напускной скромностью. Раздался шелест бумаг, и через минуту журналист заговорил снова: — Привет, Гвидо! Определитель показал венецианский номер, а в своей записной книжке я нашел телефон квестуры, и уж я-то знаю, что ты там единственный человек, который решится мне доверять.
— Осмелюсь ли я предположить, что я единственный в квестуре человек, которому можешь доверять ты? — поинтересовался Брунетти.
— Хотите — верьте, хотите — нет, но меня и не о таком просили, — рассмеялся Авизани.
— Ну и что скажешь?
— Ему можно доверять, — просто ответил журналист. — Я знаю Филиппо уже много лет, и он целиком и полностью заслуживает твоего доверия.
— Это все?
— Этого достаточно, — ответил Беппе и повесил трубку.
Гуарино вернулся к своему креслу.
— Вы понимаете, что доказали этим звонком? — спросил Брунетти.
— Что я в свою очередь могу доверять вам, — кивнул Гуарино и, переварив эту информацию, добавил: — Мое подразделение занимается расследованием деятельности организованных преступных группировок. Особенно нас интересует расширение их влияния на север.
Хотя говорил он вполне откровенно и, судя по всему, больше не лукавил, Брунетти все равно оставался настороже. Прикрыв лицо руками, Гуарино сделал странный жест, как будто умываясь. Брунетти сразу пришли на ум еноты — те тоже все время счищают с себя всякую грязь. Странные существа эти еноты.
— В связи с крайней многогранностью и сложностью проблемы было принято решение попытаться ликвидировать ее при помощи новых технологий, — продолжил Гуарино.
— Филиппо, мы же не на совещании, — протестующе поднял руку Брунетти. — Говорите по- человечески.
Гуарино хохотнул — не самый приятный звук на свете.
— После семи лет работы в своем отделе я уже не уверен, что помню, что это такое — говорить по- человечески.
— А вы постарайтесь, Филиппо, постарайтесь. Это полезно для здоровья.
Гуарино мотнул головой, словно вытряхивая из нее все, что успел наговорить, выпрямился и начал свой рассказ в третий раз:
— Мы пытаемся остановить их расширение на север. Шансов у нас, как я понимаю, немного, — пожал плечами он. — Мой отдел старается помешать им предпринимать определенные действия.
Смысл его визита, понял Брунетти, кроется как раз в природе этих самых «определенных действий».
— Например, перевозить запрещенные товары? — подсказал ему Брунетти.
Гуарино явно боролся с въевшейся в кровь привычкой скрытничать. Брунетти не стал его подталкивать.
— Они перевозят не контрабанду, — наконец устав играть в кошки-мышки, признался Гуарино. — Мусор.
Брунетти вернул ноги на ящик и откинулся в кресле. Внимательно изучив двери его
— И всем этим заправляет Каморра, верно?
— На юге — точно.
— А здесь?
— Пока нет, но свидетельств ее присутствия все больше и больше. Но, конечно, здесь ситуация пока не такая плачевная, как в Неаполе.
Брунетти вспомнил, как во время новогодних каникул все газеты наперебой писали про многострадальный Неаполь, где скапливались горы неубранного мусора, иногда доходившие до первых этажей жилых домов. Вся страна наблюдала, как отчаявшиеся горожане сжигали мусор — и чучело мэра заодно. А какой шок охватил итальянцев, когда дело дошло до того, что в город ввели войска!
— И что дальше? — спросил Брунетти. — Пришлют миротворцев ООН?
— Могло быть и хуже, — ответил Гуарино. — Хотя что уж там — все и есть хуже, — со злобой добавил он.
Расследование дела экомафии находилось в руках карабинерии, и Брунетти всегда оценивал ситуацию с точки зрения обычного горожанина — одного из многих миллионов бедолаг, которые беспомощно наблюдают, как на их улицах растут мусорные горы, и выслушивают министра экологии, на все корки распекающего их с телевизионного экрана за то, что они не сортируют мусор, и мэра, объявляющего о своей решимости улучшить экологическую обстановку посредством запрета курения в парках.
— Вот, значит, чем занимался Ранцато, — протянул Брунетти.
— Да, — кивнул Гуарино. — Но к мусору в Неаполе он отношения не имел.
— А к чему тогда имел?
Гуарино спокойно сидел на месте, словно вся его предшествующая нервозность отражала лишь нежелание прямо отвечать на вопросы Брунетти. Теперь нужда в ней отпала.
— Некоторые из грузовиков Ранцато уезжали в Германию и Францию. Там они забирали груз, привозили его на юг и возвращались обратно, заполненные фруктами и овощами. Я не должен был вам этого говорить, — спустя секунду уточнил он.
— Надо думать, они в Париж и Берлин ездили не за бытовым мусором, — предположил ничуть не взволнованный Брунетти.
Гуарино покачал головой.
— Значит, забирали промышленные и химические отходы и…
— И даже медицинские, а зачастую и радиоактивные, — продолжил за него Гуарино.
— И куда все это вывозили?
— Частично в порты, откуда мусор уходил в страны третьего мира, согласные его принять.
— А остальное куда девали?
Прежде чем ответить, Гуарино подался вперед:
— Оставляли на улицах Неаполя. На свалках и мусоросжигательных заводах для него места нет — все занято мусором с севера. Не только из Венеции или Ломбардии, но и с заводов, которые только рады сбагрить свои отходы без лишних вопросов.
— И как часто Ранцато отправлял такие грузовики?
— Я же вам говорил — у него в документации творился сущий хаос.
— И вы не смогли… — Брунетти постарался подобрать другое слово взамен «заставить», — уговорить его открыть вам это?
— Нет.
Брунетти умолк.
— В одну из наших последних встреч, — вновь заговорил Гуарино, — он признался, что уже чуть ли не мечтает, чтобы я его арестовал — тогда ему не придется больше заниматься тем, чем он занимается.
— К тому моменту мусорный скандал уже вовсю бушевал в газетах, да?
— Да.
— Ясно.
— Мы тогда уже стали если не друзьями, то хорошими приятелями. Он со мной многим делился, — грустно продолжил Гуарино. — Вначале он меня боялся, но потом оттаял. Настоящий ужас ему внушали его
