— Вы с ним поддерживаете отношения?
— Да, синьор. Каждую неделю разговариваю с ним, три-четыре раза в год вижусь.
— Так. Когда в следующий раз будете с ним разговаривать, хотел бы, чтобы вы кое о чем его расспросили.
— О чем, синьор? — Мьотти достал из кармана тужурки блокнот и ручку.
Не полюбопытствовал зачем — комиссару это понравилось.
— А вот о чем: не знает ли он чего-нибудь о падре Пио Кавалетти. Этот падре — член здешнего ордена Святого Креста.
Сержант Вьянелло только брови вздернул.
— Есть ли что-нибудь особенное, о чем мне надо спросить, синьор?
— Нет, ничего такого, — все, что думает, помнит.
Мьотти открыл было рот, поколебался, но все-таки уточнил:
— Не сочтете ли возможным что-нибудь еще о нем сообщить, синьор? Что я мог бы рассказать брату?
— Он капеллан в доме престарелых, что за больницей Джустиниани, — это все, что я о нем знаю.
Мьотти, опустив голову, записывал.
— Нет ли у вас насчет него каких-либо мыслей, Мьотти?
Молодой полицейский поднял глаза:
— Нет, синьор. Я никогда не имел близких контактов с церковными друзьями брата.
Брунетти отреагировал больше на его интонацию, чем на слова:
— Для этого есть какая-то причина?
Вместо ответа Мьотти деловито помотал головой, глядя на страницы своего блокнота и добавляя что- то к написанному. Брунетти поверх его склоненной головы глянул на Вьянелло, но сержант лишь чуть-чуть пожал плечами, и тогда начальник, бросив на него молниеносный взгляд, неприметно кивнул в сторону Мьотти. Вьянелло понял — это сигнал вызнать о причинах такой сдержанности молодого коллеги, пока они будут спускаться к себе, и кивнул в ответ.
— Что-нибудь еще, синьор? — вслух произнес Вьянелло.
— После обеда, — ответил Брунетти, размышляя о копиях завещаний, которые обещала ему синьорина Элеттра. — Я должен получить несколько имен — с этими людьми мне надо пойти и побеседовать.
— Мне тоже с вами, синьор?
Брунетти кивнул.
— В четыре, — решил он: как раз достаточно времени, чтобы вернуться с обеда. — Пока это всё. Спасибо вам обоим.
— Я за вами зайду, — сказал Вьянелло.
Когда его младший товарищ двинулся к двери, Вьянелло повернулся, указал на исчезающего Мьотти и кивнул начальнику. Пусть он будет уверен: если есть что выяснить относительно нежелания Мьотти проводить время с церковными друзьями брата — Вьянелло вытащит это наружу в течение дня.
Оставшись один, Брунетти открыл ящик и вынул «Желтые страницы». Просмотрел перечень докторов: в Венеции ни одного Мессини. Проверил «белые страницы» — нашел троих, один из них доктор Фабио, адрес в Дорсодуро. Отметил его телефон и адрес, потом взял трубку и набрал другой номер, который знал на память. Трубку взяли после третьего гудка, откликнулся мужской голос:
— Алло!
— Чао, Леле. — Брунетти узнал хриплый басок художника. — Я звоню по поводу одного из твоих соседей, доктора Фабио Мессини.
Леле Бортолуцци, чьи предки осели в Венеции еще во время крестовых походов, знал всех, кто жил в Дорсодуро.
— Это у которого афганка?
— Собака или жена? — переспросил со смехом Брунетти.
— Если тот, о ком я думаю, жена — римлянка, а вот собака — афганка. Прекрасное, изящное существо. И жена тоже, если ты о ней подумал. Выгуливает ее под окнами моей мастерской по крайней мере раз в день.
— Мессини, которого я ищу, держит дом престарелых неподалеку от Джустиниани.
Леле знал все:
— И он же управляет тем, где Регина?
— Да.
— Как она, Гвидо?
Леле был лишь на несколько лет моложе его матери, знал всю ее жизнь и дружил с ее мужем.
— По-прежнему, Леле.
— Спаси ее Господь, Гвидо. Извини.
— Спасибо. — Больше сказать было нечего. — Так что насчет Мессини?
— Насколько я помню, он начинал с амбулатории лет двадцать назад. Но потом, когда он женился на этой римлянке, Клаудии, деньги ее семьи помогли ему основать
— Ты его знаешь?
— Нет, иногда случайно встречаюсь — не часто. Уж точно не так часто, как вижу его жену.
— Откуда ты знаешь, кто она?
— Купила у меня несколько картин за эти годы. Она мне нравится. Интеллигентная женщина.
— И с хорошим художественным вкусом?
Смех Леле вырвался из трубки.
— Скромность не позволяет мне ответить на этот вопрос.
— О нем что-нибудь говорят? Или о них?
Последовала долгая пауза, наконец Леле ответил:
— Я ничего не слышал. Но могу поспрашивать, если хочешь.
— Только чтобы никто не догадался, что ты что-то выведываешь.
Брунетти знал, что это излишне, но все-таки.
— Не бойся, комар носу не подточит, — пообещал тот.
— Буду очень признателен, Леле.
— Что-нибудь связанное с Региной?
— Нет, совсем нет.
— Вот и славно. Она была чудесной женщиной, Гвидо. — И, будто внезапно осознав, что употребил прошедшее время, он быстро добавил: — Позвоню тебе, если что-нибудь выясню.
— Благодарю, Леле. — Брунетти чуть не напомнил о деликатности дела, но ограничился лаконичным прощанием: чтобы процветать, как Леле, в мире венецианского искусства и антиквариата, надо иметь в характере шелка столько же, сколько и стали.
Еще не было двенадцати, но запах весны, ведшей осаду города всю последнюю неделю, так и манил его из кабинета. Да и вообще, он начальник, так почему бы просто не встать и не уйти, раз вздумалось? Комиссар не счел себя обязанным остановиться и оповестить синьорину Элеттру, куда идет. Вероятно, она увлеклась компьютерным взломом, и он не собирался быть ей ни помощником, ни, по правде говоря, помехой. Вот и оставил ее за этим делом и направил свои стопы к Риальто и к дому.
Выходил он из дома холодным, сырым утром, а сейчас сияющий день, тепло… Брунетти расстегнул пиджак и пальто, размотал шарф и засунул в карман, но все равно ему было жарко — аж спина взмокла, ознаменовав открытие сезона. Шерстяной костюм превратился в вериги, и комиссара посетила предательская мысль, что брюки и пиджак стали теснее, чем были в начале зимы, когда он начал их носить. Добравшись до моста Риальто, он рванулся вперед с внезапно нахлынувшей бодростью и побежал по ступенькам. Через дюжину скачков запыхался, пришлось перейти на шаг. Наверху сделал передышку — остановился и посмотрел налево, в сторону излучины, где Большой канал поворачивал в сторону Сан-Марко и Дворца дожей. Солнце ослепительно сверкало на воде, на которой качались первые черноголовые
