— Да.

— Что ты лично думаешь о нем?

— Он кажется очень приятным и компетентным.

Брунетти это надоело.

— Брось, Леле, это же неофициально. Это я, Гвидо, спрашиваю тебя, а не комиссар Брунетти. Это я хочу знать, что ты о нем думаешь.

Леле уставился на поверхность стола, стоявшего перед ним, сдвинул керамическую вазу на несколько миллиметров влево, взглянул на Брунетти и сказал:

— Я думаю, что у него продажные глаза.

— Чего? — переспросил Брунетти, ничего не понимая.

— Беренсонова болезнь. Знаешь, стал ты специалистом в чем-нибудь, и к тебе приходят и спрашивают, подлинный предмет или нет. А поскольку ты провел годы, а то и целую жизнь, изучая что- нибудь, узнавая все о художнике или скульпторе, тебе верят, когда ты говоришь, что предмет подлинный. Или не подлинный.

Брунетти кивнул. В Италии было полно экспертов; некоторые даже знали, что говорят.

— А при чем тут Беренсон?

— Похоже, он продал свои глаза. Хозяева галерей или частные коллекционеры просят его проверить определенные вещи, и бывает, что он скажет, что вещь настоящая, а потом оказывается, что нет. — Брунетти хотел задать еще один вопрос, но Леле оборвал его. — Нет, не спрашивай даже, не могло ли это быть просто ошибкой. Доказано, что ему платят, в частности Дювин, что он получает долю с прибыли. У Дювина много богатых клиентов-американцев; ты знаешь этот тип. Они не напрягают себя изучением искусства, может, даже и не больно-то любят его, но хотят, чтобы всем было известно, что у них это есть. Вот Дювин помогает им тратить деньги, заручившись репутацией Беренсона и его экспертизой, и все счастливы: американцы своими картинками с разборчивыми подписями, Дювин прибылями с продаж, а Беренсон своей репутацией и куском пирога.

Брунетти немного помедлил с вопросом:

— И Семенцато делает то же самое?

— Я не уверен. Но из последних четырех предметов, которые мне предлагали посмотреть, два были подделками. — Он подумал, потом добавил нехотя: — Хорошие подделки, но все же лишь подделки.

— Откуда ты знаешь?

Леле посмотрел на него так, будто Брунетти спросил его, откуда он знает, что вот это роза, а не ирис.

— Посмотрел на них, — просто сказал он.

— Ты сказал им об этом?

Леле какое-то время взвешивал, не обидеться ли ему, но потом припомнил, что Брунетти, в конце концов, всего лишь полицейский.

— Члены правления решили не приобретать эти вещи.

— А кто хотел их купить? — Он знал ответ.

— Семенцато.

— А кто выставлял их на продажу?

— Нам никогда не говорят. Семенцато сказал, что это частная распродажа, что он сам не встречался с частным дилером, который хотел продать две тарелки, как предполагалось, флорентийские, четырнадцатого века, и две венецианские. Последние были настоящие.

— И все из одного источника?

— Думаю, да.

— Они могли быть крадеными? — спросил Брунетти.

Леле подумал, прежде чем ответить.

— Возможно. Но по большей части, если предмет подлинный, то люди о нем знают. Продажи фиксируются, и люди, знающие майолику, отлично понимают, у кого лучшие вещи и когда они продаются. Но только не эти флорентийские тарелки. Это фальшивка.

— Какова была реакция Семенцато, когда ты сказал правду?

— О, он сказал, что очень рад, что я это выявил и спас музей от неудачного приобретения. Вот как он это назвал — «неудачное приобретение», как будто для дилера совершенно нормально пытаться продать поддельные предметы.

— Ты сказал ему об этом? — спросил Брунетти.

Леле пожал плечами так, будто подводил итог своей столетней, если не тысячелетней, жизни.

— Я понял, что ему не хочется слышать ничего подобного.

— И что случилось?

— Он сказал, что вернет их продавцу и сообщит, что музей не заинтересован в этих двух предметах.

— А в других?

— Музей купил их.

— У того же дилера?

— Да, я думаю, что так.

— Ты спрашивал, кто это?

Своим вопросом Брунетти заслужил еще один соответствующий взгляд.

— Об этом не спрашивают, — объяснил Леле.

Брунетти знал Леле всю свою жизнь, поэтому полюбопытствовал:

— А музейщики не говорили тебе, кто это был?

Леле рассмеялся, явно довольный тем, что его хитроумные построения так легко разбиты.

— Я спрашивал одного из них, но он понятия не имел. Семенцато никогда не упоминал имени.

— Почему он уверен, что продавец не попытается сбыть то, что вы не купили, другому музею или в частную коллекцию?

Леле улыбнулся своей кривой улыбкой, один уголок рта вниз, другой — вверх. Брунетти всегда думал, что эта улыбка лучше всего отражает характер итальянца, никогда не знающего, радоваться ему или печалиться, и всегда готового переключиться с одного на другое.

— Я не счел нужным спрашивать его об этом.

— Почему?

— Он всегда казался мне человеком, который не любит, чтобы ему задавали вопросы или давали советы.

— Но тебя же пригласили посмотреть тарелки.

Снова эта ухмылка.

— Рядовые сотрудники музея. Вот поэтому я и говорю, что он не любит получать советы. Ему не понравилось, что я определил, что они не подлинные. Он был любезен и поблагодарил меня за помощь, сказал, что музей очень признателен. И все же ему это не понравилось.

— Интересно, не так ли? — спросил Брунетти.

— Очень, — согласился Леле, — особенно если учесть, что его работа состоит в том, чтобы поддерживать уровень музейной коллекции. И, — добавил он, — следить, чтобы фальшивки не задерживались на рынке.

Он прошел через комнату, чтобы поправить картину, висевшую на дальней стене.

— Есть ли еще что-нибудь, что мне следовало бы знать о нем? — спросил Брунетти.

Отвернувшись от Брунетти и глядя на свои картины, Леле ответил:

— Я думаю, что тебе еще много чего надо знать о нем.

— Например?

Леле вернулся к нему и осмотрел картину с большего расстояния. Ему нравились внесенные изменения.

— Ничего особенного. У него очень хорошая репутация в городе, и у него множество друзей на высоких постах.

— Тогда что ты имеешь в виду?