поводу Тревизанов. Я выяснил, что…

— Да? — Она не стала тратить времени на приветствия и прочие условности, что, впрочем, вовсе не удивило Брунетти.

— Я бы хотел узнать, не обращалась ли к тебе синьора Тревизан в связи с беременностью? — Не дав ей ответить, он уточнил: — Своей собственной, не дочери?

— Зачем тебе это знать?

— В отчете о вскрытии говорится, что ее мужу делали вазэктомию.

— Как давно?

— Не знаю. А это имеет значение?

Повисла долгая пауза.

— Нет, полагаю, что не имеет, — проговорила она наконец. — Два года назад она пришла ко мне, потому что думала, что беременна. Ей был тогда сорок один год, так что в этом не было ничего невозможного.

— И что оказалось?

— Она ошиблась.

— Она сильно нервничала из-за этого?

— Тогда я сочла, что нет — ну, по крайней мере не больше, чем всякая женщина ее возраста, считавшая, что у нее все это позади. А сейчас я бы сказала, что да, нервничала.

— Спасибо, — сказал Брунетти.

— И это все? — Голос выдал ее удивление.

— Да.

— И ты даже не спросишь, не знаю ли я, кто отец ребенка?

— Нет. Я думаю, если бы ты считала, что им может быть кто-то, кроме Тревизана, ты бы сказала мне об этом во время нашей предыдущей встречи.

Какое-то время она молчала, а потом протянула, словно очнувшись:

— Да-а, возможно, сказала бы.

— Вот и хорошо.

— Наверно.

— Спасибо, — сказал Брунетти и повесил трубку.

Затем он позвонил в контору Тревизана и попытался договориться о встрече с адвокатом Сальваторе Мартуччи, но ему сообщили, что тот уехал в командировку в Милан и свяжется с Брунетти, как только вернется в Венецию. Никаких новых бумаг на столе не появилось, так что он принялся за составленный накануне список, параллельно обдумывая сведения, полученные от судьи.

Он ни на секунду не сомневался в том, что эти сведения соответствовали действительности, и поэтому не стал тратить время на их проверку. Теперь, узнав о возможной связи Тревизана с мафией, он был склонен видеть в убийстве адвоката возмездие — таинственное и внезапное, как вспышка молнии. Судя по имени, Мартуччи южанин. «Главное, — предостерегал сам себя Гвидо, — не поддавайся влиянию предрассудков и не делай поспешных выводов, особенно если окажется, что он родом с Сицилии».

Вопрос о дочери убитого и ее болтовни о том, что родители опасаются похищения, остался открытым. Сегодня утром перед уходом на работу Брунетти сказал Кьяре, что полиция уже все выяснила относительно мнимых похитителей Франчески и больше не нуждается в ее помощи. Вероятность, даже минимальная, что интерес Кьяры к предмету, имеющему отношение к мафии, каким-то образом выйдет наружу, ужасала его, и он знал, что лучший способ пригасить ее интерес — продемонстрировать ей, что самого его эта тема больше не интересует.

Ход его мыслей прервал стук в дверь.

— Войдите, — выкрикнул он и, подняв глаза, увидел перед собой синьорину Элеттру. Она открыла дверь и пропустила вперед какого-то мужчину.

— Комиссар, — сказала она, — позвольте представить вам синьора Джорджо Рондини. Он хотел бы с вами поговорить.

Мужчина, которого она представила, был выше ее на целую голову, а весил, похоже, не больше, чем она. Сходство с портретами Эль Греко, которое придавала ему худоба, усиливали темная бородка клинышком и черные глаза, сверкавшие из-под густых бровей.

— Пожалуйста, присаживайтесь, синьор Рондини. — Брунетти встал, чтобы поприветствовать посетителя. — Чем я могу быть вам полезен?

Пока Рондини усаживался, синьорина Элеттра отошла к двери, которую она оставила открытой, и задержалась на пороге. Она не тронулась с места, пока Брунетти не посмотрел в ее сторону, тогда она показала пальцем на спину гостя и проговорила одними губами, словно Брунетти внезапно сделался глухим: «Джорджо». Гвидо ответил почти незаметным кивком и сказал:

— Спасибо, синьорина.

Она вышла и закрыла за собой дверь.

Некоторое время оба сидели молча. Рондини смотрел по сторонам, Брунетти глядел на список у себя на столе. Наконец Рондини произнес:

— Комиссар, я к вам за советом.

— Слушаю вас, синьор Рондини, — сказал Брунетти и поднял на него глаза.

— По поводу судимости, — вымолвил посетитель и замолчал.

— Судимости, синьор Рондини?

— Ну да, из-за той истории на пляже. — И он слабо улыбнулся комиссару, как бы призывая того вспомнить нечто, давно ему известное.

— Простите, но я ничего об этом не знаю. Не могли бы вы объяснить мне, о чем речь?

Улыбка мгновенно исчезла с лица гостя и сменилась страдальческим, смущенным взглядом.

— Так Элеттра вам не рассказала?

— Боюсь, что нет, мы не говорили о вас.

Заметив, что Джорджо растерялся, он добавил с улыбкой:

— Разве только о той неоценимой помощи, которую вы нам оказываете, об этом мы, конечно, говорили. Мы продвинулись в расследовании исключительно благодаря вам.

Тот факт, что на самом деле никаких особых подвижек не произошло, никак не означал, что Брунетти врет.

Рондини молчал, и Гвидо решил его слегка поторопить:

— Может быть, вы мне расскажете, что произошло, и тогда я подумаю, чем смогу вам помочь?

Рондини сложил руки на коленях и стал легонько массировать правой пальцы на левой.

— Как я уже сказал, речь идет о судимости. — Он поднял глаза на Брунетти, и тот ободряюще улыбнулся. — За появление в общественном месте в непристойном виде.

Брунетти продолжал улыбаться, чем, кажется, слегка успокоил Рондини.

— Видите ли, комиссар, — продолжил он, — летом, года два тому назад, я оказался на пляже в Альберони.

Улыбка Брунетти ничуть не изменилась даже в этот момент, при упоминании этого пляжа на самой окраине острова Лидо, который был настолько популярен среди геев, что назывался в народе не иначе как «Пляж Греха». Улыбка-то не изменилась, но взгляд сделался более цепким и скользнул по фигуре и рукам Рондини.

— Нет, нет, комиссар, — затряс головой Джорджо — Это не я, это все мой брат.

Он замолчал, тряхнул головой, совсем смутившись, нервно улыбнулся и вздохнул:

— Нет, так еще хуже. Можно мне начать сначала?

Брунетти кивнул.

— Мой брат — журналист. В то лето он писал статью об этом пляже и попросил меня сходить туда вместе с ним. Он говорил, что тогда все решат, что мы пара, и не станут приставать. Приставать не будут, а разговаривать не побоятся.

Рондини вновь замолчал и опустил глаза, пальцы его рук нервно сплетались и расплетались.

Поскольку он продолжал молчать и даже не пытался снова заговорить, Брунетти задал вопрос:

— Там все и произошло?