последствиях этого события, но сестра молчала.

— Можно мне ее увидеть?

— Конечно, Dottore. Хотите, я пойду с вами? — О, милосердие женщины, что на свете может быть прекрасней?

— Благодарю вас, сестра. Да, пойдемте. Она будет меньше волноваться, когда увидит нас вдвоем.

— Да. Это будет для нее не так неожиданно. Привыкнув к вашему присутствию, она успокоится. А когда она поймет, что это вы, Dottore, она будет просто счастлива.

Это была ложь. Брунетти знал это, и сестра Иммаколата знала. Лгать было грешно, но все равно раз в неделю она повторяла это для Брунетти и его брата. Потом она на коленях замаливала свой грех, который не имела сил не совершать, зная, что согрешит снова и снова. Зимой, после вечерней молитвы, она открывала окно и ложилась на постель без одеяла, единственного одеяла, которое ей дозволялось. И так каждую неделю.

Теперь же она повернулась и повела его знакомой дорогой в палату 308. В коридоре, справа у стены сидели три женщины в инвалидных колясках. Две ритмично колотили руками по подлокотникам своих колясок, бормоча бессмыслицу. Третья раскачивалась туда-сюда, вперед-назад, как безумный живой маятник. Когда он проходил мимо, та из них, от которой всегда несло мочой, схватила его за руку.

— Ты Джулио? Ты Джулио? — залепетала он.

— Нет, синьора Антония, — сказала сестра Иммаколата, наклоняясь и гладя ее по коротко стриженным седым волосам. — Джулио уже ушел. Разве вы не помните? Он принес вам вот эту милую зверушку. — Она взяла с колен женщины маленького изжеванного медвежонка и попыталась всунуть ей в руку.

Старуха подняла на сестру свои изумленные глаза, изменить выражение которых было бы под силу только смерти, и спросила:

— Джулио?

— Правильно, синьора. Джулио принес вам этого orsetto. Взгляните, какой он славный.

Старуха забрала у сестры игрушку, поглядела на Брунетти и снова спросила:

— Ты Джулио?

Сестра Иммаколата взяла его за руку и повела прочь, говоря:

— Ваша матушка причащалась на этой неделе. Ей сразу стало лучше.

— Не сомневаюсь, — ответил Брунетти. Каждый раз, приходя сюда, он чувствовал себя как человек, который знает, что ему вот-вот причинят боль — сделают укол или выставят на мороз, и в ожидании боли он непроизвольно напрягает мышцы. С той разницей, что у Брунетти, вместо мышечного напряжения, наступало, так сказать, напряжение душевное.

Он остановился у дверей палаты, где лежала его мать, и на него внезапно набросились, точно фурии, тени из прошлого, будто ждали его там. Вот все их большое семейство собралось за ужином, стол ломится от еды, смех, шутки, и над всем этим — высокий и звонкий голос матери. Он вспомнил, как она закатила истерику, когда он сказал ей, что женится на Паоле. И как в ту же ночь она пришла к нему в комнату и отдала ему золотой браслет, единственную память о муже, сказав, что это для Паолы, потому что браслет должен принадлежать жене старшего сына.

Усилием воли он заставил себя вернуться в настоящее и видеть только дверь, белую дверь и белую спину сестры Иммаколаты в монашеском облачении. Она вошла, оставив дверь открытой.

— Синьора, — позвала она, обращаясь к согбенной старухе, сидевшей у окна. — Синьора, ваш сын пришел повидать вас. Вы рады?

Брунетти оставался в дверях, пока сестра не кивнула ему, разрешая войти. Тогда он вошел, но дверь закрывать не стал, как его научили.

— Добрый день, Dottore, — громко и отчетливо произнесла сестра, — как хорошо, что вы пришли навестить вашу матушку. Не правда ли, она прекрасно выглядит?

Брунетти сделал еще два шага и остановился, держа руки перед собой, чтобы их было видно. Сестры предупреждали, что так надо.

— Buon di, мама. Это я, Гвидо. Как ты себя чувствуешь? — Он улыбнулся.

Старуха потянула сестру за руку. Когда та наклонилась, она шепнула ей что-то на ухо, не сводя глаз с Брунетти.

— Нет-нет, синьора. Не говорите так. Он хороший человек. Это ваш сын, Гвидо. Он пришел навестить вас, справиться о вашем здоровье. — Она погладила старуху по голове, придвинулась поближе и опустилась на колени рядом с ней. Старуха поглядела на сестру, сказала что-то, потом снова повернулась к Брунетти, который не двигался с места.

— Он убил моего ребенка! — вдруг закричала она. — Я знаю, это он. Я узнала его. Это он убил моего малыша!

Она стала раскачиваться в кресле и кричать:

— Помогите! Помогите! Он вернулся, чтобы убить моих крошек!

Сестра Иммаколата обняла ее, крепко прижала к себе, шептала ей какие-то успокоительные слова, но все было напрасно: больная только пуще кричала от страха и гнева и под конец оттолкнула сестру, да с такой силой, что та упала на пол.

Быстро поднявшись, сестра обернулась к Брунетти, покачала головой и сделала знак выйти. Брунетти, не опуская рук, попятился вон из палаты и захлопнул за собой дверь. Из-за двери еще долго неслись ужасные крики, потом они начали постепенно стихать, и стал слышен другой женский голос — молодой, глубокий, утешающий. В коридоре не было окон. Брунетти стоял и смотрел на дверь.

Минут через десять вышла сестра Иммаколата:

— Мне очень жаль, Dottore. Но она была такая спокойная всю неделю, после того, как приняла причастие.

— Ничего, сестра. Такое бывает. Вы не ушиблись?

— Нет-нет. Бедняжка, она не ведает, что творит. Нет, я в полном порядке.

— Может быть, ей что-нибудь привезти?

— Нет, у нее есть все, что ей нужно.

Брунетти казалось, что у матери вообще ничего нет из того, что человеку нужно, но это, наверное, потому, что ее потребности были невелики.

— Вы очень добры, сестра.

— Господь милосерден, Dottore. Мы лишь исполняем его волю.

В ответ на это Брунетти не нашелся что сказать. Он лишь с благодарностью пожал монахине руку:

— Благодарю вас, сестра.

— Да пребудет с вами Господь, Dottore, и да пошлет вам сил.

Неделя миновала с того дня, когда Мария Лукреция Патта покинула мужа. И она перестала быть тем солнцем, вокруг которого вращалась венецианская квестура. Двое министров за это время ушли в отставку, дружно заявив, что их отставка не имеет отношения к недавним скандалам, связанным с коррупцией и взяточничеством в правительстве. Обыкновенно в таких случаях квестура, как и вся страна, зевнув, переходила к чтению новостей спорта, но сейчас один из министров оказался министром юстиции, и потому квестура повременила перелистывать страничку, а стала лениво гадать, чьи еще головы покатятся вниз со ступенек Quirinale [39].

Пусть это был один из самых громких скандалов десятилетия — впрочем, бывают ли вообще тихие скандалы? — никто не сомневался, что его опять замнут, заболтают, зашикают, как и все громкие дела прошлых лет. Итальянца пастой не корми, дай порассуждать на эту тему. Любой сразу выдаст список недавних происшествий, расследование которых по таинственным причинам зашло в тупик: Устика